Корабли идут на бастионы

От постоянного дождя искусственный ров, сооруженный для обучения матросов и солдат, наполнился до половины водой. Высокий вал, который должен был изображать укрепления крепости Корфу, несколько осел, но взбираться по размякшей глине было хуже, чем по льду. Однако примерные десантные операции продолжались, несмотря на дожди, ветры и холод. Своих морских служителей адмирал часто обучал русской штыковой атаке.

– Пуля – дура, штык – молодец, – часто повторял он пущенную Суворовым поговорку.

Турки не любили штыка, они предпочитали саблю. Но албанцы, навербованные Ушаковым на материке, охотно учились новым приемам боя.

Стоя на холме, адмирал наблюдал, как солдаты и матросы забрасывали ров фашинами, как они связывали лестницы, приставляли их к земляной стене, лезли по-беличьи вверх и там принимали условного врага в штыки.

Сквозь дождевую завесу тускло блестели огромные болота, превратившиеся в озера. По-птичьи пищала глина под ногами солдат. Промокшие до нитки пробегали они мимо адмирала, с черными лестницами, с которых текла вода. По лицу Ушакова скользили холодные струи, забирались за ворот мундира, свисали с ресниц. На кончике носа капитана Скипора то и дело появлялись капли, похожие на стеклянные бусы.

От разгоряченных тел людей шел пар.

Ушаков приказывал перебрасывать через ров лестницы, класть на них доски и переправляться по ним на другую сторону. Он имел в виду остров Видо, со множеством его рвов и траншей.

Если случалась заминка, адмирал подходил ближе и говорил:

– Отставить! Повторить. Ежели вы будете действовать столь медленно, вы ничего не достигнете.

И матросы начинали сызнова. Голодные и мокрые, они уставали скорее, чем обычно. Тогда Ушаков напоминал, ободряя их:

– Уже недолго, ребята. Скоро штурм! Парусник Трофим, черный, как жук, вытирая на бегу залепленное водой лицо, отвечал:

– Для вас, ваше превосходительство, все можно. Если примерный штурм шел удачно, адмирал высоко поднимал свою треугольную шляпу.

– Ура! Ребята! – кричал он, и над болотами в серой мгле прокатывался многоголосый рокот.

Лейтенант Ибрагим, командовавший турецким отрядом, тоже кричал «ура», но потом неизменно спрашивал:

– Скажите, господин адмирал, в чем заключается тайна военного искусства?

– В человеке, господин лейтенант, только в нем. Научите своего солдата любить родину, верить вам, командиру, и понимать свое дело. Пусть они никогда не будут машиной, за которую во всех случаях жизни думает офицер.

Но лейтенант Ибрагим опускал глаза в землю. В империи османов, несмотря на все реформы султана Селима, человек стоил не дороже собаки, которая рылась в отбросах на улицах Константинополя. А потому лейтенант Ибрагим думал, что адмирал хранит для себя тайну своего искусства и просто не хочет ею делиться.

После учений Ушаков посещал госпиталь, помещавшийся в одном из уцелевших домов Гуино. Один этаж занимали русские, другой – турки.

Адмирал обходил палаты, расспрашивал больных о здоровье, мимоходом сообщал им новости.

Иногда он останавливался у койки раненого турка Абдуллы.

– Ну как твоя рана, Абдулла?

– Плоха, – отвечал матрос и улыбался. Он был доволен, что знал немного русских слов и что на несколько мгновений становился центром общего внимания.

Ушак-паша вызывал к нему Хаким-баши и что-то настойчиво говорил ему. Потом Ушаков шел в кухню пробовать лазаретный обед.

Уставший, в промокшем мундире, от прикосновения которого холодило спину, адмирал возвращался на корабль.

Там ожидала его опять тарелка булгура и те же размякшие, отдававшие плесенью сухари.

Он торопливо глотал их и садился за донесения и письма. Скрипели переборки, дождь падал, как бесконечный шуршащий занавес. Упорно и однообразно шумел дождь.

Вздохнув, Ушаков погружался в бумаги. Колебался пол, заставляя вздрагивать свечи, и по его размахам чувствовалось, как увеличивался ветер.

«Султан может загрузить фирманами преисподнюю, но я не получу ни одного солдата от его пашей. Они страшатся Али-паши. Али-паша сидит в Бутринте. Он один пришлет войска, ибо ему надо быть участником взятия Корфу. Да, он пришлет войска, но когда. Я знаю, он ведет переговоры с французами на всякий случай и снабжает их мясом так же, как и меня. Пустошкина с его кораблями долго держали в Босфоре. Уж не хотят ли там захлопнуть ворота в Черное море? Надо спешить, это главное».

Ушаков вставал, снимал нагар со свечей и выходил на балкон, чтобы освежить голову, перед тем как писать письма императору Павлу, Нельсону, Али-паше. Дождь и холодный ветер били ему в лицо. Он стряхивал воду с мокрых волос и снова садился работать. Еще час, полтора, и можно будет лечь.

Однако и ночи часто бывали беспокойны и не давали отдыха. Сигнал тревоги много раз прерывал его сон. Это была обычно очередная вылазка французов за фуражом и продовольствием или новая попытка французского корабля «Женере» прорваться сквозь блокаду.