Корабли идут на бастионы

– Ваши люди великолепны, – произнес он, так глядя на матросов, будто осматривал лошадей, и потрогал языком коренной зуб.

Ушакову не понравился лорд Гамильтон. В манерах, в походке, в словах и в привычке ощупывать зубы языком проскальзывало что-то развязно-фамильярное, чего не переносил Ушаков.

Еще более непонятен был Нельсон – надменный и молчаливо-враждебный. Его откровенное молчание было красноречивее всяких слов. Ушаков уже достаточно узнал Нельсона – победителя при Абукире, чьему таланту и мужеству готов был отдать дань уважения. Нельсон тем не менее старался всеми средствами мешать русской эскадре в Средиземном море. Но англичане были союзниками России и в сношениях с Нельсоном следовало проявлять полное спокойствие и твердость, которые всегда дают преимущество тому, кто ими владеет.

И Ушаков, как радушный хозяин, провел гостей в свою каюту, хранившую обычный вид. В ней были те же, что и в течение всего похода, выгоревшие шелковые шторы, та же зеленая скатерть, на середине которой бросалось в глаза рыжее пятно. Если бы Нельсон знал происхождение этого пятна!.. Свеча от сотрясения вывалилась из фонаря на скатерть в тот момент, когда пушки «Святого Павла» дали последний залп по французской твердыне и над крепостью Корфу взвился флаг капитуляции.

За обедом присутствовал уполномоченный императора Павла при неаполитанском дворе Италинский. Он очень боялся сквозняков, и потому окна в каюте были открыты только с одной стороны. Выглядел Италинский очень бледным и томным и любил говорить о смерти.

Опустившись в кресло, он тотчас вынул из кармана пузырек, очень изящно оправленный в серебряное кружево с аквамаринами, и стал его нюхать. Один приезжий модный лекарь посоветовал ему вдыхать изобретенное им лекарство, очищавшее кровь. Как все новые лекарства, оно производило чудеса, и Италинский уже замечал, что пульс у него бьется ровнее и дыхание значительно легче.

Однако на вопрос лорда Гамильтона о здоровье он ответил с видом покорной безнадежности:

– Весь состав моей натуры подобен изношенному платью, и дух мой подавлен этим бременем, кое давно пора сбросить.

Сэр Уильям отвечал словами утешения и осторожного оптимизма. Италинский, подобно многим людям, отягощенным слишком большим количеством недугов, ощущал эти недуги как некое преимущество перед теми, у кого нигде не кололо, не ныло и не свербело. Сказать ему, что он выглядит здоровым, или выразить надежду на скорое и полное его исцеление – значило его обидеть.

Гамильтон звал русского дипломата «бледной пиявкой», так как никто не портил ему столько крови, как этот немощный и томный человек. Лорд Гамильтон заговорил о великолепных победах Суворова на реке Треббии и при Нови.

Эта тема была любимой темой Ушакова. Ему только не понравился эпитет «великолепный», и он даже переспросил у Италинского, таково ли точное значение незнакомого английского слова.

– Британский кабинет недаром настоял перед его величеством, государем вашим, чтобы командование союзными армиями было поручено графу Суворову. Сэр Уильям Питт понимает толк в людях, – продолжал Гамильтон с откровенной уверенностью опытного предпринимателя.

– В Европе нет другого человека, который любил бы графа Суворова, как я. Он подлинно велик, – сказал молчавший до сих пор Нельсон.

И тотчас Гамильтон, высоко подняв жирную руку с бокалом, провозгласил тост за победу над общим врагом, за дальнейшее укрепление союза четырех великих держав: Англии, России, Австрии и Турции.

Все встали, в упор взглянув друг на друга. Италинский склонил голову набок. Он знал цену тостам. Про себя он отметил бесцеремонность британского посланника: тот ни словом не упомянул государство, в чьих владениях они находились. Должно быть, в Лондоне полагали, что Неаполитанское королевство принадлежит британской короне.

Усаживаясь на место, Гамильтон неторопливо развернул салфетку. Он особенно любил перепелок. Очень скоро губы его стали масляными, глаза почти закрылись. Однако, разгрызая птичьи кости, он не переставал твердить без устали о единстве и дружбе, связывавших союзников, о справедливости, которую они должны были водворить в мире. Вытирая салфеткой рот, он проговорил наконец, что освобождение Рима – главная задача союзников.

Слушая Гамильтона, Ушаков наблюдал за Нельсоном. Нервное, подвижное лицо английского адмирала отражало недовольство и нетерпение. Перепелка стыла перед ним на тарелке. Он то постукивал ножом по краю солонки, то поправлял черную повязку, скрывавшую изуродованный глаз.

– А Мальта? – спросил Ушаков.

Тонкие ноздри Нельсона затрепетали.

Опасаясь, что он скажет лишнее, Гатмильтон воскликнул:

– Мальта? Мальта должна уступить место задаче важнейшей. Целое дороже своей части, любезный адмирал!