Корабли Мериора

Скрипели колеса повозок каравана, звенела и лязгала упряжь. Возницы делали все, чтобы волы не свернули в сторону, дабы познакомиться с парой лошадей. У пони появился товарищ — тощий гнедой мерин, на котором, подобно гигантскому сурку, сейчас восседал Дакар. Коня он выиграл у одного из наемников, обставив того в кости. Мерин был тягловым животным, более привычным нести на себе тюки, нежели седло и всадника. Пучеглазый, с кривыми ногами и длинным крысиным хвостом, он отнюдь не являлся образцом лошадиной стати. Неудивительно, что косматый пони не обрадовался сородичу. Мерин не столько шел, сколько ковылял. Нрав его был похож на флюгер в местности, где ветер постоянно меняет направление.

Дакар никогда толком не умел ездить верхом. Этому мешала не только его полнота, но и короткие ляжки. Ему стоило больших трудов забраться в седло, не говоря уже о том, чтобы там удержаться. Медлир не мог без смеха наблюдать, как мерин и его всадник, качаясь из стороны в сторону, объезжают караван. Дакар то и дело ронял поводья и лупил коня по бокам, а тот ошалело махал уродливым, облезшим хвостом.

Халирон тоже смеялся, пока его смех не перешел в кашель и ему не пришлось спрятать лицо в одеяла.

Наконец мимо них проехала последняя повозка. Мерина продолжало мотать из стороны в сторону, как будто он напрочь сбился с пути. Дакар то остервенело хлестал его концами поводьев по крупу, то резко дергал поводья, но все напрасно. После каждого удара узкая, костлявая голова мерина, насаженная на длинную, как у цапли, шею, оборачивалась назад и отупело разглядывала место, по которому хлестанули поводья.

Медлир даже прикрыл глаза.

— Что, потешаешься? — прорычал Дакар.

Он продолжал дубасить коня по впалым ребрам и пихать локтями, пока тот не уразумел, чего от него хотят.

Сначала Медлир прятал лицо в гриве пони, затем упер подбородок в рукавицы и усилием воли превратил смех в кашель.

— Мне не до смеха,- сказал он Дакару, держась за грудь.- Слышишь, как Халирон раскашлялся? Наверное, я тоже простыл.

В ответ Дакар выругался, но его ругательства заглушило хриплое ржание мерина, отозвавшееся таким же хриплым, скрипучим эхом. Медлир успел совладать со своим лицом, и теперь оно было серьезным и даже суровым. Подойдя к бурым придорожным лопухам, он взял под уздцы пони и повел лошадку вместе с повозкой на дорогу. Халирон тяжело, с присвистом, дышал. Вытерев слезящиеся глаза, старик пробормотал:

— Эт милосердный, только еще не хватало, чтобы у меня заболел живот.

Путешествие продолжалось под блекло-золотистыми лучами послеполуденного солнца. Ленивые чайки ненадолго взмывали в воздух и вскоре опускались на прибрежные низины. Справа за каждым поворотом дороги открывался вид на узкие лесистые долины с крутыми склонами. Одни из них обрывались у края ущелий, другие перемежались водопадами, чем-то похожими на куски ветхого шелка. Тут и там лунными камнями блестели небольшие, но глубокие озера.

Места здесь были живописные, однако пустынные. Крутые каменистые склоны холмов не годились для земледелия. Обманчивой была и прозрачная голубизна небес. Бури налетали внезапно, и тогда штормовые ветры швыряли на холмы клочья соленой пены. Сломанные ветви деревьев застревали во мху, оставаясь молчаливыми свидетелями этих бурь. Кое-где соленые языки ветров начисто слизывали с камней полосы лишайников. Особой свирепостью отличались бури в дни равноденствий, им ничего не стоило снести крыши и повалить стены нехитрых крестьянских построек. Потом все это наспех чинилось; в дело шли не только обломки самих построек, но и куски корабельных переборок, выброшенные приливом на берег. Постоялые дворы попадались редко; выехав утром из одного, можно было не рассчитывать к вечеру оказаться вблизи другого.

Когда солнце скрылось за вершинами гор и дорогу перечеркнули лиловые тени — предвестницы наступающего холодного вечера, Халирону стало хуже. Его бил озноб. Нос распух и сделался пунцовым, в глазах появился нездоровый блеск, и даже самые теплые одеяла не могли согреть старика.

Путникам пришлось ненадолго остановиться, чтобы напоить лошадей. Медлир молча наблюдал за учителем, не выказывая, но и не скрывая своей тревоги.

Сознавая, в сколь плачевном состоянии он находится, Халирон решил больше не упорствовать.

— Будь по-твоему, — сказал он Медлиру. — Мы едем в Джелот. Понимаю, как тяжело тебе возиться с больным стариком в этой глуши. Я избавлю тебя от подобных тягот, но не смогу избавить от дурного вкуса жителей Джелота.

— Разве я жаловался на тяготы? — спросил Медлир, поплотнее укутывая колени Халирона одеялом, забрызганным дорожной грязью. — Просто холод и ветер — негодные лекари. А если у горожан дурные вкусы, почему бы не попробовать спеть им баллады, которые мы слышали в матросских кабаках Верпонта?

Халирон ответил сдавленным кашлем. Возможно, он собирался что-то сказать, но его внимание отвлек Дакар. Тот решил схитрить и залезть на своего гнедого мерина не с земли, а с валуна, используя последний в качестве помоста. Хитрость не удалась: Безумный Пророк вторично шлепнулся в грязь.