Зинка стояла на противоположной стороне улицы и как-то странно смотрела на окна в квартире своего отца. Занавески были задернуты небрежно, наполовину, и можно было видеть движущиеся фигуры и даже обстановку.
У меня, что называется, сердце перевернулось. Я бросилась и обняла Зинку. Она не сразу меня узнала… Смотрела, но не видела ничего (кроме той квартиры), глаза будто без зрачков - странные, белесые, слепые глаза. Мне стало страшно.
- Это ты, Владя…- наконец произнесла она.- Ты… к ним… идешь?
Я шла именно к Рябининым, но наотрез отказалась: ей-то хода туда не было!
- Иду домой. Пошли.
Зинка еще раз взглянула на окна. Словно почувствовав этот свинцово-тяжелый взгляд. Гелена Стефановна подошла к окну и плотно задернула шторы. Я вдруг с ужасом поняла: это был взгляд убийцы. Зинка дошла в своей ненависти до предела…
- Ну что ж, пошли,- хрипло отозвалась она. Доказывать ей, что во всем виновата она сама, было бесполезно.
- Я иду к Наташе,- сказала я вдруг неожиданно для самой себя.- Пойдем со мной.
- Нужна я ей…- удивилась Зинка.
- Ну почему, Наташа простая, радушная, она будет рада. Пошли, Зина. А то - к нам…
Она вдруг остановилась посреди тротуара, косматая, в своем неизменном свитере и клетчатой юбке.
- Ты, Владька, иди своим путем, а я пойду своим. И не лезь ко мне. Поняла? Не береди мне душу.
И Зинка убежала. А я действительно пошла домой. Хотя направлялась к Геленке.
НА ПЕРЕКРЕСТКЕ СТА ДОРОГ
Лета мы почти не видели: сначала выпускные экзамены, потом лихорадочная подготовка к приемным экзаменам, потом экзамены, потом… суп с котом, как говорит Генка, мой одноклассник.
Большинство из десятого «Б» осталось на мели.
Наташа не попала в медицинский, куда ее влекло призвание, и теперь в отчаянии. Не прошла по конкурсу. Алик Терехов тоже. Генка засыпался на сочинении. Он всегда недооценивал литературу. Толстушка Вероника по совету матери-завуча сдавала в педагогический, где у них «знакомство». Но так позорно провалилась, что и знакомые не помогли.
Поступили мои двоюродные - оба в физико-технический институт на факультет физической и квантовой электроники. Лада Мельникова - на филологический, отделение английского языка и литературы. Она хочет стать переводчицей и, конечно, станет, так как уже переводила для какого-то журнальчика Агату Кристи и даже гонорар получила. Лада знает четыре языка, а ее мама целых семь.
Еще поступил Миша Дорохов - на заочный, по специальности философия. Он уже работает таксистом. Отец его, московский таксист, погиб при аварии, и на иждивении Миши остались старая бабушка, братик и сестренка. Миша заменил им отца. Вообще Миша очень хороший и добрый человек.
Водить машину он умел с детства - отец научил. Но больше всего на свете Миша любит цветы…
Вот такие-то дела.
Я тоже не прошла по конкурсу, но не расстраиваюсь: мне хотелось до института поработать с папой на его заводе.
А Даниил? Теперь он в Ленинграде. Мечтает об океане. Будет штурманом дальнего плавания.
Помню, перед отъездом Дан зашел ко мне, и мы долго бродили по улицам вдвоем… Людей было мало, потому что дул холодный ветер, кружили первые желтые листья. И была луна на ущербе, стареющая луна, и мне хотелось плакать. Я тоже когда-нибудь постарею без любви и взаимности.
Нам попадались влюбленные парочки. Наверное, и про нас так думали. Дану только три дня осталось пробыть в Москве, и все же он тратил на меня целый драгоценный вечер. Прохожие иногда оглядывались на нас, наверное, думали: какой красивый парень, а гуляет с такой дурнушкой. Мои веснушки даже вечером видно.
Мы прошли мимо парка окружного Дома офицеров, оттуда доносилась танцевальная музыка, потом углубились в какую-то темноватую улицу и сели на первой попавшейся скамейке.
- Дан… ты любишь Геленку? - спросила вдруг я. Дан пожал плечами.
- Геленка ведь девочка еще… Не знаю. Но эта девочка мне очень дорога. Не потому, что талантливая пианистка… Она так поэтична, понимаешь… Вот я встречался с Ладой Мельниковой, воображал, что влюблен. Как девчонка она мне нравилась, но когда я разобрался, так сказать, в ее духовном содержании… Папа - писатель, мама - лингвист… Напихали в нее много всякой эрудиции, но своего-то у нее ничего нет. Щебечет о старинных церквях, о мастерах иконописной живописи, а никакого интереса у нее к ним сроду не было. Просто наслышалась, нахваталась, запомнила. Способный попугай!…
Мы помолчали.
- Тебе хочется знать, влюблен ли я в кого-нибудь? - сказал Даниил.- Нет. А почему я должен быть обязательно влюблен? Все это мальчишество и совсем не главное в жизни.
- А главное - судовождение на морских путях?
- Да.
- Стать капитаном, как твой отец…
- Да. И я стану им, черт побери!
- Наверное, тебе кажется, что быть капитаном дальнего плавания - самое большое счастье на земле…- сочувственно сказала я.
И тогда Даниил удивил меня. Испугал…
- Конечно, быть капитаном - это замечательно! Но есть счастье такое ослепительное, такое несбыточно прекрасное, что согласишься умереть за один час такого счастья…