Корабли Санди

— Я буду вешать картину, я! — настаивала Ата. Опомнившись, мальчики уступили. Ата торжествующе схватила картину и полезла с ней на стул.

— Здесь или выше прибить? — оживленно спрашивала девочка.

— Пожалуй, здесь, — решила Виктория. Ата ловко вбила гвоздь.

— Только посмотрите, теперь не криво?

— Очень хорошо, Ата!

«Как она всегда тщательно одета, а ведь могла бы где-нибудь не застегнуть, не заметить, слепая все-таки!» — с невольным уважением подумала Виктория.

На Ате было яркое клетчатое платье — красное, коричневое и желтое, уже поношенное, но выстиранное и отутюженное. Каштановые, с медным отливом, волосы, тщательно причесанные, заплетены в две косы и завязаны сзади желтой лентой. Было поразительно, как эта слепая тянется к свету, как она ненавидит все темное и мрачное.

Однажды, когда она пришла к Дружниковым, на Виктории было черное платье. Ата поцеловала Сандину маму, к которой сразу так страстно привязалась, что Санди справедливо полагал: «Ата ходит не ко мне, а к маме!» Но вдруг лицо девочки омрачилось.

— Зачем вы надели это? — показала она на платье.

— Но почему? — хотела допытаться Виктория. — Это хорошее платье, шелковое. Погладь рукой. Не правда ли, приятно на ощупь?

Ата резко покачала головой:

— Нет, очень неприятно. Зачем вы…

— Разве ты видишь его?

— Я ничего не вижу. Я незрячая. (Ата не выносила слово слепая.) Но я же чувствую… Что-то неприятное, словно пауки…

Ата панически боялась пауков. Кажется, единственное, чего она боялась, была тьма, наполненная пауками.

Чтобы сделать Ате приятное, Виктория Александровна переоделась, и с тех пор Ата больше не заставала ее в темном.

— Может, она потому так ненавидит завуча, что та всегда ходит, как ты говорил, в темном? — предположила в разговоре с сыном Виктория Александровна.

— Отчасти потому, — согласился Санди. — Но эта завуч такая зануда, мама. Она просто бесит Ату. Как бы тебе объяснить… Я понимаю, в чем тут дело… Ата ненавидит свою слепоту и все, что с ней связано: мрак, медлительность, осторожность, страх, крадущуюся походку. А эта Анна Гордеевна требует как раз всего того, что связано со слепотой.

— Но ведь Ата рано ослепла. Вряд ли помнит свет.

— Говорит, что помнит. У Аты еще одна странность…

— Какая?

— Она не любит слепых. Вот почему еще ей так тяжело в интернате. Ермак говорит, что другие слепые, наоборот, избегают зрячих. Держатся друг друга. Вот у них половина учителей слепые, так дисциплина и успеваемость выше у слепых учителей. Значит, ребята больше стараются для таких же, как они сами. Ата — наоборот. Знаешь, мама, по-моему, она в интернате боится.

— Чего?

— Она говорит, что, когда представит, сколько собралось вокруг незрячих, ей кажется… ну, словно сгущается тьма. И она просто дрожит, задыхается. А со зрячими она чувствует себя легко и радостно.

— У нее очень развито воображение, — заметила как-то грустно Виктория.

— Да. Она такая фантазерка. Она выдумывает разные истории. Иногда, когда в хорошем настроении, рассказывает их подругам в интернате… при условии, чтобы не садились слишком близко. За эти истории ей все прощают. Это Ермак мне сказал. Ермака она больше всех на свете любит…

— Это понятно, Санди.

— Да, мама, понятно.

Виктория Александровна наблюдала за Атой. Сколько в этой девочке живости, смелости, уверенности в себе! Славная девчурка! Вообще, все трое — и ее Санди — славные ребята. Пожалуй, эта дружба — счастье для Санди. Может, будет серьезнее, не так ребячлив.

— Где у вас тряпка и ведро? Я буду мыть пол! — заявила как-то Ата.

Виктория усмехнулась:

__ Атанька, прибереги энергию для интерната. Там обижаются, что ты не хочешь дежурить. Ата скорчила забавную гримаску.

— Пусть меня исключат, я не хочу там жить!

— Где же ты будешь жить? — серьезно спросил Ермак.

— Пусть отдают назад комнату. Я поступлю на работу.

— Куда?

— Куда-нибудь на завод.

— Ты сейчас должна набраться сил, чтобы выдержать операцию, — сказала Виктория.

Ата вымыла-таки пол. Одну комнату. Остальное домыла Виктория Александровна. Потом все пили чай в уютной, просторной кухне.

— Так хорошо! — прерывисто вздохнув, сказала Ата. — Счастливчик Санди! Я бы хотела всех вас видеть, какие вы? Как по-вашему, Виктория Александровна, операция… вернет мне зрение?

— Хоть немножко будешь видеть, — ласково проговорила Виктория.

— Да. Хоть бы самую капельку… Увидеть день, солнце, Ермака, вас… море! Знаете, у нас в интернате каждый говорит: «Хоть бы немного видеть! Хоть бы только свет!»

— Съешь этого пирога, — сказала Виктория, подкладывая Ате на тарелку пирог.

Но Ата продолжала:

— У нас есть девочка Наташа, она только в прошлом году ослепла. До тринадцати лет видела. Ей еще тяжелее, чем даже мне… Когда мы отдыхаем, кто с книгой, а кто просто так, разговаривает, она все ходит и ходит по коридору одна протянув перед собой руки, чтобы на нее не наткнулись. Только она одна так ходит, протянув руки. Никак не привыкнет. Забывает, где какая лестница. Ушибается. А вы действительно думаете, что я буду видеть?

— Хоть немножко, но будешь.