Корабли Санди

Корреспондент сидел нахохлившись (может, он сегодня не обедал?) и хмуро обмахивался той самой газетой. Наверно, никак не мог разобраться, кто говорит правду и кто врет.

Несмотря на то что все окна были распахнуты настежь, духота стояла нестерпимая — горячая духота. Обмахивались все без исключения — платками, газетами, веерами, даже просто рукой, — ветер шел по комнате, но не освежал. А вечер был прохладный и свежий, пахло дождем, хотя дождь еще не выпал.

Перед началом собрания Женя Терехов, пробегая мимо меня— я сидел с краю, у прохода, — шепнул, чтобы я первый просил слова: «Важно задать тон», — бросил он многозначительно. Я понял, что он не хочет исключения Ермака. Последние недели я плохо спал, плохо ел, нервы у меня были как оголенные провода, и, когда мне дали слово первому, я пошел к трибуне словно в тумане. Выступать на собраниях я вообще не мастер — язык у меня привешен как надо, но вот говорю я совсем не то, что обычно требуется от выступающих, и все смеются, а потом благодарно хлопают в ладоши за то, что развеселил. Теперь было не до смеха. Майка потом рассказывала, что я был настолько бледен, что она испугалась: не сумею ничего сказать!

Я начал так:

— Товарищи, сегодня вас собрали здесь, чтобы поставить вопрос об исключении из комсомола моего лучшего друга — Ермака Зайцева. Тогда, наверно, надо исключить и меня, потому что Ермак был мне примером всегда и во всем, начиная с пятого класса. Ермак для меня наивысший авторитет, так я его уважаю! Как это могло случиться, что стал вопрос об исключении лучшего комсомольца, которого я когда-либо знал? Как могли обвинить Зайцева и Кочетова в ограблении квартиры? Следователь еще не разобрался в этом деле. Я знаю одно: это инсценировано, чтобы погубить хороших парней. Знаю режиссера этой чудовищной инсценировки — вор и преступник, по кличке Жора Великолепный. Это он все организовал! Вы все знаете эту историю, как мы втроем — Ермак, Гриша и я — ходили возвращать долг и как угрожал Великолепный. Вот он и выполнил свою угрозу. Рассказывать ли об этом?

Такой шум пошел… Выступление мое понравилось.

В следующую минуту зал как бы взорвался криками:

— Рассказывай подробно!

— Расскажи еще раз!

— Пусть корреспондент послушает!

— Валяй, Санди!

— Молодец, Санди!

Подбодренный этими выкриками, я действительно повернулся к корреспонденту, слушавшему доброжелательно, и коротко и ясно рассказал все, что хотел рассказать прокурору Недолуге. Туман в глазах рассеялся, и я отчетливо видел каждое лицо. Большинство кивало мне одобрительно. О корреспонденте я уже забыл и рассказывал ребятам. В заключение я сказал:

— Следователь Анатолий Романович Семенов тоже не сомневается, что Ермак и Гриша не воры и не грабители. Он уже напал на настоящий след, скоро невиновность наших друзей будет доказана. О каком же исключении может идти речь? Я думаю, что. на Веру Малинину подействовала эта гнусная статья в газете, оболгавшая нашего бригадира и всю бригаду. Но мы-то знаем ей цену, этой статье, и кто стоит за ней. II как потом будет стыдно всем, кто ей поверил! Товарищи! Я знаю, что вы не будете голосовать за исключение Зайцева просто потому, что знаете Ермака.

К своему месту я пробирался красный, как помидор, потому что мне неистово аплодировали. Но все-таки опять некоторые почему-то смеялись — беззлобно и лукаво. Даже корреспондент не выдержал и ухмыльнулся.

Слово взяла Римма. Как я и подумал, она говорила главным образом об Иване Баблаке. Какой он хороший бригадир и прекрасный человек. А его прошлое… оно невозвратно, и стыдно упрекать за него человека, ставшего на честный путь. И не было бы этого страшного прошлого, если бы Родион Евграфович Баблак не оттолкнул маленького племянника. Хуже того — заверил друзей покойного брата, что ребенок умер. Кто мог предполагать такую чудовищную ложь?

Римма выступила молодцом. Щеки ее, обычно бледные, разгорелись, глаза блестели, она даже похорошела. Иван глаз от нее не отрывал. «Может, они влюблены друг в друга?» — подумал я.

— Не понимаю, как мы, тысячный коллектив, терпим в своей среде человека, совершившего такую подлость?

— Говорите о Зайцеве! — перебила ее Вера Малинина.

— Это неразрывно связано, — отпарировала Римма. — Ведь в газете написано черным по белому, что именно благодаря плохому влиянию бригадира совершили преступление Зайцев и Кочетов. А на деле получается — и плохого влияния не было, и преступления никакого не было. Просто так получилось, что некий вор и негодяй сыграл на руку заместителю главного инженера и он не преминул воспользоваться этим в своих недостойных целях…

Ну, если мне хлопали, то Римме устроили настоящую овацию. Корреспондент что-то записывал, торопясь, в свой блокнот.

На трибуне незнакомая мне пожилая работница из кузнечного цеха, в синей сатиновой блузе и черной юбке — прямо с работы.

— Это ведь… комсомольское собрание, — нерешительно промямлил Женя, взглянув на Веру Малинину.