Кораблики, или «Помоги мне в пути…»

В одном ящике была ребячья обувь. Всякая. Во втором – постельное белье и полотенца. В третьем – рубашки… Я понял, что это вещи, которые жители города собирали для "бедных сироток". Только на "Розалине" нам такое имущество не давали, обряжали "сироток" во все казенное. А собранные вещи хранили в трюме. Для чего, я не понял. Да и не очень думал об этом. Просто кидался от ящика к ящику…

Скоро я нашел все, чтобы выглядеть как нормальный, "благополучный" старотопольский пацан: в легких спортивных башмаках, в шортах из синтетической замши, в майке с портретом веселой обезьяны из фильма "Раз – космос, два – космос!". А потом отыскал еще безрукавку с карманами и пряжками. И сразу почувствовал себя человеком. Когда без одежды – такое ощущение беззащитности, а теперь был уверен, что спасусь.

И уверенность эта подтверждалась шаг за шагом. Во-первых, я нашел коробку с шоколадными батонами и сразу стрескал две штуки. Потому что в обед ничего не ел из-за всех своих переживаний и предчувствий и теперь был совсем измотанный. А тут – новые калории и силы!.. Потом повезло еще больше. Среди ящиков лежала стопа детских спасательных жилетов. Такой у меня был, когда я прошлым летом ходил с Питвиком и Митей на яхте… Как давно это было! И как тогда было хорошо…

Мне захотелось сесть тут же на эти жилеты и заплакать в голос. Но я сцепил зубы. Один жилет я надел на себя, из другого скрутил муфту и внутрь ее засунул одежду и башмаки.

Теперь – в шахту, к винту и в воду…

На обратном пути я заплутал, оказался в тесном отсеке, где лежали ящики другой формы: квадратные, черные, под пломбами. А еще – какие-то штуки, похожие на газовые баллоны или торпеды. К одной была прислонена коробка, вроде старинного аккумулятора, а на ней поблескивала штучка вроде латунной консервной банки с двумя рычажками и зубчатым ободом.

Я не стал разбираться, что тут такое. Выбрался в главный трюм, оттуда – в черное помещение с трубами, а из него, на ощупь, к шахте винта.

Плыл я долго и осторожно. Однако не боялся. Жилет хорошо держал меня. Примерно через час выбрался я у окраинных причалов на сушу, перелез через несколько изгородей и кирпичную стену, оказался в глухом переулке. Это была Портовая слобода. Я знал, как добраться до Пристаней. И добрался. Правда, не скоро, потому что выбрал для безопасности окольный путь, по самым безлюдным улицам.

Китаец встретил меня без особого удивления, но обрадовался:

– Пит! Ай, окаянный, где гулял три недели! Твой Кыс вовсе отощал, ничего не жрет от тоски…

– Живой?!

– Вот он, швабра-лахудра…

Я присел, исхудалый Кыс прыгнул мне на грудь, стал тереться усатой мордой, совать голову мне под мышку.

Вот тогда я заплакал…

А через два дня появились на Пристанях Сивка и малыш, которого звали Гошка Заяц. Они, оказывается, тогда улизнули из камеры в глухие недра баржи и больше суток прятались в переплетенных отопительных трубах. И наконец выбрались на причал.

Все радовались – и мне, и Севке с Гошкой. Но вообще-то висела над Пристанями тревога. Ходил слух, что готовится грандиозная облава, при которой спецы и чпиды будут прочищать самые дальние трущобы.

Впрочем, такие слухи возникали не в первый раз, и мы, ребята, боялись, но не очень. На крайний случай знали мы такие тайные закоулки, что не найдет никто…

5

Такую вот историю Петькиных похождений узнал я, взрослый Петр Викулов, Питвик.

Узнал, конечно, не сразу. А в тот вечер, из рассказа Сивки, мне стали известны лишь главные события.

Но и этого хватило для тревоги и жалости. Даже сердце заболело…

А Сивка под конец начал сбиваться, бормотать неразборчиво. Видно было – совсем уже засыпает бедняга. И я перестал мучить его вопросами.

Отец Венедикт унес Сивку на постель, я тоже лег в своей комнатушке, выключил свет.

Разорванная ветками луна ярко ударила сквозь стекла.

Уснул я быстро, но во время сна меня не оставлял этот неласковый, электрический какой-то свет луны. Будто я лежу с открытыми глазами.

А ведь я спал. По крайней мере именно во сне удостоил меня подробной беседы господин Феликс Антуан Полоз.

Наяву не пришлось говорить с ним столь подробно, только мысленно я иногда вел с ним диалоги – когда думал о природе этой нечеловеческой мерзости. Иногда диалоги были обжигающе злые, иногда – подчеркнуто спокойные: мне хотелось проникнуть в суть. А потом казалось: чего проникать-то? Гад, подонок, несмотря на весь свой научный и музыкальный талант, вот и все. Мало ли мы знали ученых подлецов!

Сейчас Полоз возник передо мной в этаком отрешенном, исключенном из обычного измерения пространстве (просвеченном тем не менее все той же луной). Возник не весь, а только лицо, обрамленное локонами рыжего парика. Длинное, скучноватое лицо сказало:

– Вы, кажется, желали побеседовать со мной, господин Викулов?

– Я?! С чего ты взял?

– Ваше неистребимое стремление растворено во всех слоях подпространства.

– Что ты знаешь о подпространстве, кретин?..

– Не меньше, чем ваш Конус, канувший в эти загадочные глубины…