Кораблики, или Помоги мне в пути

Я увидел клавиши, кнопки, циферблаты. Эта штука напоминала концертный синтезатор, который был в ходу у ансамблей в прежние времена (а может, и сейчас тоже, кто их знает).

Полоз оглянулся на меня. Взгляд был теперь тяжелый, без всякой светскости. Голос опять стал глухим. Слова, впрочем, были вежливы:

— Маленькая лекция, если позволите… Надеюсь, вам известны основы теории неисчезающей информации? Той самой, из которой следует, что никакое явление в мире не проходит бесследно, обязательно оставляет тот или иной отпечаток. Разыскав такой отпечаток, можно с определенной степенью достоверности воспроизвести явление, имевшее место в давние времена, и…

— Не утомляйте себя азбучными предисловиями, — сказал я.

— Виноват! Вы же специалист по темпоральным проблемам… Этот прибор, примитивно именуемый мною хроноскопом, настроен на… если можно так выразиться, на проникновение в звуки прошлых времен. Эти времена продолжают звучать в нашем пространстве, эхо их не умолкает, хотя в нашей обыденной жизни мы его не слышим… — Полоз, кажется, вдохновился. Или притворялся? Он согнулся над клавиатурой, опустил голову, быстро глянул на меня сквозь волнистую сетку искусственных волос. — Хроноскоп проникает в глубь любой эпохи, где раздавались голоса певцов! Уверяю вас, это совсем не сложный прибор. Сложна его программа, на которую я потратил полжизни! Но зато — вот…

Он ударил по клавишам, словно на фортепьяно… У дальней стены сгустился воздух. В серое облако. Тут же это облако превратилось в полутемную, с цветными витражами и огоньками свечей глубину готического собора. Ощущение пространства было совершенно реальным (как сегодня днем в кино). В пространстве возникла шеренга детских фигурок в длинных светло-серых одеяниях. Дети пели. Сначала мелодия была еле слышной, затем выросла и стихла. Из глубины надвинулось на нас бледное лицо мальчика. Слегка запрокинутое, с острым подбородком, в обрамлении прямых светлых волос. А на длинном натянувшемся горле дрожали крошечные капельки.

— А-аве-э Мари-и-и-ия-а-а… — тоненько вывел мальчик.

И вдруг все исчезло. Я резко глянул на Полоза.

— Ну и так далее, — сказал он, почти лежа щекой на клавиатуре. — Таким вот образом мой хроноскоп отыскивает во времени нужные эпизоды…

— Изумительно, — искренне сказал я. — Но пока это не более чем стереокино. Голографический эффект. А…

— Да-да! — он вскинулся, сел прямо. — Следующий этап сложней. Выбрать исполнителя и… сделать так, чтобы он оказался здесь. Главное — уловить момент, когда мальчик на вершине вдохновения! Все остальное — дело техники! Он появляется у нас и как бы продолжает исполнение своего номера. В звездный час своего концертного творчества!

— То есть вы живьем переносите ребенка сюда! Он разъяснил снисходительно:

— Не переношу, а воспроизвожу. Здесь материализуется дубликат, запрограммированный лишь на одно — на исполнение своего номера. Когда задача выполнена… результат эксперимента исчезает.

— Как… исчезает? — с усилием спросил я.

— Бесследно. Происходит дематериализация. Примерно через полчаса после исполнения. Ну, бывает, правда, задержка, если молекулярные связи оказываются чересчур прочными. Как сегодня, например…

Как сегодня!.. Значит, там, за дверью с портьерой, сидел взаперти второй я! И он еще не исчез, я чувствовал это! И должен был сгинуть с минуты на минуту!

— Ты же убийца! — вырвалось у меня.

Он так дернул головой, что локоны разлетелись.

— Побойтесь Бога! Кого я убиваю? Это копия, слепок!.. Все равно что кинопленка! Это… просто мое произведение!

— Это произведение — живое! Оно же дышит, чувствует!

— Да бросьте вы! Оно не более живо, чем фигура на экране! И чувствует не больше, чем граммофонная пластинка с записью голоса! Вы же не станете считать живой пластинку только потому, что она поет?

— Не врите! Я видел — это настоящий мальчик!

— Это зомби! Точнее, аппарат с записью голоса!

«Покажи мне его!» — это, естественно, я должен был потребовать немедленно. И… струсил. Да. Мысль, что увижу сейчас себя, живого Петьку Викулова, заставила замереть душу. А от мысли, что этот Петька может исчезнуть у меня на глазах, стало жутко. Пряча страх, я сказал небрежно (хватило сил притворяться, черт возьми!):

— И вы не боитесь ответственности, господин Полоз? Он картинно поднял брови:

— За что?! — Вот за это… за все. Конечно, вы гениальный изобретатель. Но формула, что гений и злодейство несовместны, в данном случае сомнительна.

Он расслабился, снисходительно улыбнулся:

— В каком Уголовном кодексе вы найдете статью, которая объявила бы меня преступником? Любой служитель муз вправе создавать художественные образы. И чем живее образ — тем больше успех…

— Существует Международная конвенция! О запрете воспроизводить живые существа искусственным путем! Без особого разрешения.

— Опять вы о том же! «Живые»… Кто докажет?

— А как вы объясните появление на концерте певца, который потом бесследно исчезает?!

— Так и объясню! Киноэффектом высокого уровня!

— У вас потребуют доказательств!

— Ну и докажу!.. Или… — Он вдруг кулаками прошелся по клавиатуре и уперся пальцем в крайнюю клавишу.