Коралловые четки

— Уже консультация! — вскрикнула печально молодая женщина. — Я серьезнее больна, чем вы говорите, господин Эрто.

— Я говорю вам правду, мое дитя. До завтра.

Я тотчас же уехал, не видав господина Франшара. Господин Делиль опять проводил меня.

— Как нашли вы жену? — спросил он.

— Она очень больна.

— Да что же с ней такое?

— Вы это знаете не хуже меня, — сказал я с некоторой досадой.

Господин Делиль как будто оскорбился, и мы не сказали ни слова более. На прощание я проговорил:

— Прощайте, сударь. Мне вас искренне жаль: порядочному человеку очень тяжко находиться в вашем положении.

Господин Делиль крепко пожал мне руку, но ничего не ответил.

Я вернулся к себе, навестил наиболее трудных больных и побывал у господина Леира. Его состояние медленно улучшалось.

2-го апреля, утром, я пошел на вокзал к приходу скорого поезда из Парижа, чтобы встретить Кенсака. У меня был нанят автомобиль, и мы покатили в Бализак. Дорогой я сообщил ему обо всем, что произошло.

— Вы, очевидно, увлечены этим необычайным случаем, Эрто; я вижу, что эти метафизические любовники завоевали вашу симпатию. Иначе и быть не могло.

— Понятно, — ответил я, смеясь, — и мне хочется их поженить.

— Сначала надо разженить… Не думаю, чтобы такие люди пошли на развод.

— Все равно. Я попробую.

— Мудрено. Из ваших слов я заключаю, что меня опять потревожили попусту. Вы могли бы избавить меня от этого путешествия, мой дорогой друг.

— Я это знаю, мой дорогой Кенсак, но я был вынужден и, сверх того, мне необходим ваш авторитет. Диагноз легко поставить и еще легче найти лекарство. Но полезно, чтобы там услышали это из ваших уст. Вы окажете услугу моим протеже.

— Ну! Ну! Надо сначала посмотреть больную.

— Но, скажите, однако, Кенсак, с каких пор вы дружите с иезуитами?

— Я?

— Вы сами. Господин Делиль вам уже телеграфировал. Он это сделал не по собственной инициативе, а кто-нибудь указал ему на вас. Я догадываюсь, кто.

— Кто же?

— Отец Фюрстер.

— Слыхал я о нем.

— Значит, вы бываете у иезуитов?

— Бывал. Лечил недавно одного из их архиереев, и даже с блестящим успехом.

— Что же вам говорили об отце Фюрстере?

— О нем отзывались, как о человеке умном, деятельном, энергичном. Для всего юго-запада он является фактическим главой.

— Я знаю. Игру он ведет большую.

— Это — их дело. Они еще попадут в историю!

— Вероятно. Как бы то ни было, я уже начал враждебные действия и надеюсь подсидеть его преподобие.

— Ну-ка, расскажите!

— Еще подожду. Я напишу вам, когда будет кончено.

— Да, это меня позабавит. Эти молодцы — какие-то бесноватые.

Так выразился Кенсак.

Затем ученый доктор весьма тщательно осведомился обо всех нервных явлениях, которыми страдала госпожа Делиль; он не стал отрицать a priori возможность того, что казалось наиболее невероятным; он сам видел в жизни слишком много необычайного, чтобы предполагать, что знает все и уже не может встретить ничего нового. Ум его слишком широк, чтобы отрицать без оснований, а прямота его суждения не позволяет ему утверждать без достоверных доказательств.

В Бализак мы приехали довольно рано. Господин Франшар и его зять, предупрежденные телеграммой, ждали нас.

Господин Франшар принял нас со всей торжественностью, которая подобает при встрече знаменитого ученого. Он выразил удовольствие видеть в своем «скромном жилище» одного из «князей науки», «этой богини, власть которой создаст, рядом с аристократией по рождению, еще аристократию таланта». Кенсак, видимо раздраженный, прервал хозяйскую речь с обычной грубоватостью и захотел тотчас осмотреть больную. Барон Франшар, смущенный перерывом своей речи, с холодным достоинством попросил зятя провести нас к госпоже Делиль.

Коллега долго осматривал ее и с напряженным вниманием выслушал у нее сердце, легкие, исследовал печень, селезенку, желудок, кишки, двигательную и чувствительную нервную систему, уяснил себе состояние всех ее органов и увидал, что госпожа Делиль была еще девицей. Окончив осмотр, он стал расспрашивать больную и заставил ее подробно рассказать все, что с ней было. Молодая женщина не решалась рассказывать при муже скорбную историю своих сновидений, но Кенсак был неумолим. Его ясный и твердый голос непреодолимо подчинял себе слабую душу Люси. Ей пришлось рассказать о своих первых снах, о своем удивлении при открытии, что они соответствуют действительности, о волнении, которое она испытала, когда при выходе из церкви увидела господина Леира. Каждый раз, когда она запиналась, не решаясь продолжать, Кенсак, держа ее руки, говорил повелительно:

«Ну, милое дитя, не скрывайте же ничего. Это — ваша обязанность, как больной по отношению к нам, и как жены по отношению к мужу. Ложь недостойна вас».