Корчак. Опыт биографии

Видимо, еврейство не обсуждалось в доме Гольдшмитов, раз маленький Генрик, которого в грубой форме просветил сын привратника, был настолько потрясен. Родители, вероятно беспокоясь, как бы детей не стали травить приятели, устраняли из жизни иудейские обычаи, заменяли их на польские. В 1941 году, в разговоре с Марией Чапской в гетто Корчак сказал, что не вынес из семьи ни одной религиозной традиции. А бабушка Мила, которая жила с ними и умерла, когда мальчику было четырнадцать лет? Она отличалась «добрым сердцем, порядочностью и глубокой религиозностью» – так говорилось в «Посмертном воспоминании», напечатанном в «Израэлите». Трудно представить, чтобы она не праздновала шабат, не ходила в синагогу, не осыпала внучат подарками и сладостями на Хануку или Пурим. Ничего из этого не проникло на страницы корчаковского дневника. Зато много места занимают описания рождественских пьес – той, которую он ходил смотреть с отцом, и тех постановок, что каждый год разыгрывала на кухне бродячая компания каменщиков. Трудно привести все это к общему знаменателю, охарактеризовать атмосферу, в которой Корчак рос.

Так неожиданно открывшийся для него черный образ действительности – деление людей на «лучших» и «худших», спасенных и осужденных на вечные муки – был не очень понятен, но вызывал ужас. Неизвестно, помог ли ему кто-нибудь из взрослых смириться с этим открытием. Мальчик, изгнанный из рая неведения, как и все растерянные и беззащитные дети, убегал в безопасную страну воображения. Кубики, которыми он так упорно игрался, были не просто бездушным строительным материалом. У них были имена и биографии, они сопровождали его в воображаемых приключениях, путешествиях в неведомые края. Каталог детских желаний можно найти во многих книгах Корчака. Один из героев хочет себе шапку-невидимку. Другой – семимильные сапоги. Или курицу, что несет золотые яйца. Автор наделяет персонажей собственными давними желаниями. Ведь этот тихий, на первый взгляд непритязательный слюнтяй и разиня начал мечтать о власти. Он хотел стать чародеем или королем и, обретя неограниченную власть, исправить злой мир.

Став взрослым, он много раз повторял: «Мечты – это жизненная программа. Если бы мы умели ее читать, то увидели бы, что мечты сбываются»{42}.

Он помнил, что благодаря детским фантазиям обрел веру в себя и в свои силы. Описанное в «Дневнике» душевное состояние семилетнего мальчика: «Я есть. … Я смогу. Я буду»{43} означает, что уже тогда он явственно ощущал свои целостность и силу. Он начинал следующий этап пути. Его, как в страшной сказке, ждали новые драматичные повороты судьбы.

Генрику исполнилось семь лет в июле 1885 года, а в сентябре его отправили в частную школу, где детей готовили к гимназии. Смелое решение. В ту эпоху дети интеллигенции обычно начинали догимназическое обучение дома, в группе друзей-сверстников, где они постепенно, без насильственной русификации, привыкали к жизни в обществе. Занятия проводились на польском языке, их вели опытные педагоги, на уроках царили уважение и толерантность, что было особенно важно для учеников еврейского происхождения.

Почему мальчика решили сразу же бросить в открытое море? Наверное, в семье шли споры на эту тему. Мать и бабушка твердили, что он слишком мал, совсем еще ребенок, что для учебы еще рано, а отец кричал, что бабье воспитание превращает ребенка в маменькиного сынка, и в конце концов поставил на своем.

Генрик оказался в центре внимания и выбрался из своей мечтательной рассеянности. Важным, насущным заданием стали выбор школы и покупка формы, а захватывающим приключением – походы в магазины канцелярских товаров, где можно было разглядывать тетрадки, цветные карандаши, перьевые ручки, перышки, разноцветные печатки – сокровища, что так завораживали детей из корчаковских книг.

Сестра уже, верно, год или два как училась в пансионе для девочек. Оттуда она приносила свежеуслышанные сведения, анекдоты, девчоночьи сплетни. У нее уже были собственные, не связанные с домом дела, радости и огорчения. Теперь пришел и его черед. Его, в новом, с иголочки школьном обмундировании, оглядели со всех сторон, показали родственникам и знакомым. Может, отец даже взял его с собой в кафе, чтобы похвастаться сыном перед приятелями.

Свою первую в жизни школу Корчак вспоминал с отвращением даже в гетто: «Там секли розгами»{44}. Она находилась в Старом городе, на улице Фрета, и руководил ей пан Августин Шмурла. Мальчик, которого так заботливо прятали под колпаком, берегли от жизни, впервые столкнулся с физическим насилием. Там учителя могли, и глазом не моргнув, издеваться над детьми; Генрика потрясло то, как наказали его друга на глазах у всего класса. Этот случай подробно описан в повести «Когда я стану маленьким». Герой, альтер эго автора, – взрослый человек, которого вернули в детство чары гнома, – на уроке рисования воссоздает сцену из школьных лет.