Кордон

Так уж случилось, что Муравьев не устоял перед настойчивой и ласковой просьбой женщин — супруга и ее подруга из Франции пожелали отправиться с ним в дальний и трудный вояж.

— В августе, Николя, твой день ангела, — напомнила Екатерина Николаевна. — Свое сорокалетие не гоже справлять без жены даже в Камчатке.

Для знатных особ мастеровые соорудили специальную карету со всеми возможными в путешествии удобствами.

Губернаторский караван отбыл из Иркутска в середине мая сорок девятого. В путь отправились пять десятков людей, в том числе тридцать нижних чинов, получивших назначение в Охотск.

Екатерина Николаевна и мадемуазель Элиз, несмотря на привилегированные дорожные условия, вскоре поняли, что уговаривая Николая Николаевича взять их с собой, поступили легкомысленно. Но отступать было поздно и некуда. Женщины подавляли в себе страх, набирались в дороге мужества. Коротая время за французскими рома-

нами или пасьянсом из атласных карт, они не смели жаловаться на усталость и переутомление, требовать передышки от тряски и качки: никто в их муках не виноват — сами напросились на приключения. Караван, преодолевая пагубные места, нередко останавливался. Люди и лошади выбивались из сил, чтобы выбраться из непролазной грязи или непроезжих зарослей. В такие минуты Элиз, подбадривая себя и побледневшую от усталости подругу, доставала из металлического футляра свой страдивариус, и в таежной глухомани раздавались волшебные мелодии виолончели. Это казалось чудом, фантазией. У людей поднималось настроение, прибавлялись силы…

В Якутске, как было условлено, губернаторский караван встретил Василий Степанович Завойко. Сорокалетний капитан 2 ранга запомнился Муравьеву внешне ярко. Белая, как лунь, голова, снежной белизны усы придавали его по-мужски красивому лицу благородный вид. Черные с изгибом брови были подвижными: удивился — взметнулись вверх, морщиня лоб; чем-то недоволен — сдвинулись к переносице, образуя продольные складки. Глаза живые, быстрые.

Николаю Николаевичу не потребовалось много времени для разговора с начальником Аянской фактории, чтобы увидеть в нем человека энергичного и деятельного. Из беседы с ним Муравьев узнал, что за короткий срок на аянском пустыре появились портовые сооружения, казенные и жилые здания, проложена дорога к причалу, есть церковь. Начальник фактории намеревается соорудить кирпичный завод, сам начертил макет солеварного предприятия. Губернатор почувствовал, что Завойко обосновывается в Аяне надолго и всерьез. Морской офицер сделал за малый промежуток времени то, что мог сделать только рачительный и умелый хозяин.

— Почему, Василий Степанович, из Охотска перевели факторию в Аян? — как бы ничего не зная и не говоря с отцом Иннокентием об этом, спросил Муравьев.

Завойко, видимо, ожидал такого вопроса и ответил на него подготовленно:

— Это экономически выгодно фактории и поставщикам товаров. По сухопутью дорога от Аяна к Якутску несколько ближе, чем от Охотска. — Подумав, добавил — На неудобном месте стоит порт — открыт с моря, к тому же, он мал и тесен. Но самая большая его беда в том, что Охотск беззащитен, впрочем, как и Аян. Появись в Охотском море с

коварной целью два-три чужеземных корабля, и мы легко потеряем порт и факторию. Перестреляют нас как куропаток, а иностранцы закрепятся и выбить их с наших берегов будет стоить немалых усилий…

Муравьев, слушая Завойко, мрачнел. Его мысли полностью совпадали с тем, о чем так обеспокоено говорил морской офицер: дальневосточное побережье — заманчивая приманка для врагов России…

Проклятые каторжанами и путешественниками тысяча тринадцать верст якутско-охотского тракта с поломанными и вдавленными в землю жердями караван губернатора преодолел также с великими усилиями.