Корень и дикий цветок

И направился из горницы в кухню, где рядом с печкой стоял обеденный стол. Только теперь Тези заметила птицу.

— Что это у вас на руке?

— Ох, и рассеянный я! — пожурил сам себя старик, возвращаясь. — Ведь тебе же и нес, а забыл.

Он опустил птицу на желтое покрывало, и она побежала, нетвердо, но шустро, волоча непослушные крылья.

— Горлинка! — совсем уж обрадовалась девушка.

— Она самая.

— Но они же осенью улетают!

— Этой, похоже, орел визу не выдал.

Птица на глазах оживала. В сером ее оперении поблескивали голубовато-стальные штрихи; она часто моргала, сверкая глазами, как бусинками.

— Что с ней?

— Мороз чуть-чуть прихватил.

— Так я ее мазью вылечу, — сказала Тези.

Старик улыбнулся, подумав, что еще неизвестно, кто из них кого лечит. Палку из дикой розы он поставил на место, к другим, взял сосновые жбаны и отправился за водой к колодцу. На дворе яркая белизна снега тотчас заставила его задрать голову; туман уже сошел, так же быстро, как печаль с лица Тези; крупными шелковистыми пушинками падал снег. Такой же белой и шелковистой была тесьма, которой девушка перевязывала сейчас обмороженные и смазанные мазью лапки горлинки. И не иначе как под прошлогодним снегом отыскала она семена конопли, зернышки пшеницы и мака, чтобы насыпать в деревянную плошку и накормить птицу.

Сели за обед и они, за суп из хребтины с хреном.

— Давно такого не едали.

— Никогда, — сказала Тези.

— Так уж и никогда! А на прошлый-то Новый год?

На это девушка ничего не ответила, и старик, выдержав долгую паузу, спросил еще раз:

— Помнишь?

— Помню, да не помню.

Оба прекрасно поняли друг друга. Настолько, что обоим представилось, будто не за обедом они сидят, а за тем новогодним столом, где кроме них еще и третий — Фирко Колокан. Старик — в тревожном ожидании, девушка — с шипами-колючками наготове, Колокан — испепеляя ее влюбленными взглядами.

Тогда-то и сказал Фирко:

— Взял бы я Тези в жены.

Уж так он за ней ухаживал, так любезничал, но сердца ее не тронул. Больше Фирко не приходил, а время шло себе да шло. Недели, месяцы, вот и год прошел.

— Ну да, ну да, — задумчиво произнес старик.

— Что вы нудакаете? — вспыхнула девушка.

— А?.. Да вот вспомнил тот Новый год, шестьдесят второй, и то время, что с него минуло. Приняла бы ты его слова к сердцу, глядишь, теперь бы…

— Слова? Какие слова?

— Сказал же, что взял бы тебя в жены.

— Бабник он, вот кто!

Гневно и твердо сказала Тези, как отрезала. И в том же внезапном порыве встала из-за стола, принялась собирать тарелки, ножи и вилки, которые, лязгая, так и плясали в ее руках. Распалившись от самой же производимого шума, она еще более резко добавила:

— Любезничать со мной нечего!

— А что ж с тобой делать?

— Пусть сердце передо мной выложит!

— Но ты же его не любишь.

У Тези уже горели глаза, обида и ненависть полыхали в них.

— Ах так?! — язвительно сказала она. — Он все выгадывает! Прощупать хочет, люблю я его или нет. От этого у него остальное, зависит — сердце, душу мне открывать ли. Так нет же! Любовь ему не сельсовет, где можно прикидывать да выгадывать. Душу здесь нараспашку надо, а сердце — наружу. Как перед алтарем, где преклоняет колени грешник; и если жаждет спасения, кровавым потом пусть изойдет пред девою!

— Святую Марию давай-ка не будем сюда примешивать, — сказал старик.

Спохватившись, Тези уточнила:

— Я себя имела в виду.

— Это дело другое, — кивнул дед.

Наступила тишина. В такой тишине затухают угольки прогоревшего костра, но они могут вновь вспыхнуть при первом же порыве ветра. Как натянутый лук, готовый в любую секунду пустить стрелу, так замерла в молчании девушка; старик же, напротив, сидел, глубоко задумавшись, словно в теплом и мягком облаке. Тези вывела его из этого состояния внезапным вопросом:

— Знаете, что мне доктор сказал, ну тот, с двойным подбородком?

— Я же вместе с тобой у него был.

— Он потом сказал, когда попросил вас выйти.

— Тогда не знаю.

— Так вот, он сказал, что такого красивого женского тела, как у меня, он еще не встречал. А ведь он уже старенький и всякого навидался.

Старый Тима подумал было, что, может, нехорошо это — о подобных вещах вот так, в открытую разговаривать, но потом решил, что уж лучше знать больше, чем меньше. С любопытством, но и не без замешательства он спросил:

— Так ты, значит, там раздевалась?

— До пояса.

— И этого хватит.

— Ему хватило.

— А тебе нет?

Тези вдруг рассмеялась, неожиданно зло, и с холодной жестокостью сказала:

— Жаль, что его удар не хватил.

Старик поднялся, покачал головой, проворчал что-то невразумительное. Страшно представить, подумал он, какие несчастья грозят этой девушке. Кому угодно ведь голову вскружит, а то не ровен час и до греха доведет. Вот, пожалуйста, доктора вздумала уморить, и чем — вызвать в нем такое желание, чтобы кровь закипела и сердце не выдержало. А те хлесткие слова, что она о Фирко сказала? Дескать, пусть-ка выложит сердце да изойдет потом кровавым. Только теперь и понял старик, что встревожило его тогда в словах Тези.

— Ох-хо-хо, — вздохнул он.

— Вам бы его жалко было?

— Кого?

— Да врача.