Корень мандрагоры

— Второй и последний пункт в механизме рождения homo extra — сознание. Оно должно быть крепче легированной стали, тверже алмаза, прочнее психики нового человека, которая сама по себе должна быть эталоном стойкости. Потому что инициация подразумевает подключение к каналу вселенских вестей. Сознание должно быть готово к разговору с Богом или Дьяволом — с Безграничным, Беспредельным… неважно, как называть! Сознание должно быть цельным и самодостаточным, потому что ему придется опуститься в глубины смерти и найти дорогу назад — только так можно по-настоящему понять и принять жизнь. Оно должно быть готово к перерождению. Это невероятно тяжело. Потому что даже такие апологеты психоделической культуры, как Маккена или Страссман, не выдержали. Несколько лет исследований диметилтриптамина на людях, которыми занимался Страссман, привели его к выводу, от которого опускаются руки: он заявил, что ДМТ — это путь в параллельные миры. Маккена и вовсе впал в маразм, он придумал, что псилоцибиновые грибы — это зерна Высшего Разума, цель которых засеять интеллектом Вселенную. А это исследователи с огромным опытом и волей!.. И потом, даже если после инициации твое сознание не рассыплется по космосу миллионом осколков и ты сможешь вернуться, сохранив целостность своего я, ты должен быть готов к полному и абсолютному одиночеству. Потому что среди цивилизации людей ты будешь чувствовать себя примерно так же, как человек в окружении обезьян. И все, что ты будешь пытаться сделать благого для человечества, будет возвращаться к тебе только ненавистью и ужасом. Ницше это предвидел, он писал: «Ваша душа так далека от понимания великого, что Сверхчеловек с его добротой будет для вас ужасен». На всей планете ты будешь первым и единственным… и абсолютно одиноким пионером новой эпохи. Свою вселенную тебе придется делать с нуля и делать в одиночку.

Мара замолчал и как-то осунулся, словно вложил в свой монолог слишком много сил и теперь испытывал физическую усталость. Даже его глаза, мгновение назад горевшие воодушевлением, как-то поблекли, погасли.

Я понял все. Эти его лекции в течение нескольких недель… нервы из углепластиковых волокон и сознание из титанового сплава — все стало прозрачно. Он нашел кандидата на свой безумный эксперимент и все это время тщательно этого кандидата готовил. Он нашел меня. Первозданную вселенскую пыль, красную глину, из которой можно слепить homo extranaturalis — нового Адама. Я услышал то, что услышать хотел и опасался. Услышал — и испытал облегчение. Так бывает, когда приговоренному к смертной казни наконец говорят точную дату расстрела. Я сильно сомневался в своей избранности и не очень-то верил в судьбоносность своей персоны, но все же оставалась крохотная вероятность того, что теория Мары верна. А из этого следовало, что моя жизнь могла обрести предназначение.

Информационный эон природы не выдержал такого богохульства и с яростью бабахнул в землю атмосферным электричеством. На долю секунды в толще мутного Ничто, колышащегося за границей окна, вспыхнул парный серебряный отблеск. Я вспомнил про знак «SS» на петлицах мрачных офицеров в черных мундирах. И еще я вспомнил строки из Ницше… старого, гениального и несчастного Ницше: «Но где же та молния, что лизнет вас свои языком? Где то безумие, что надо привить вам? Смотрите, я учу вас о Сверхчеловеке: он эта молния…»

Да, я понимал все, о чем говорил Мара, и то, о чем он пока сказать не успел. Понимал и чувствовал небывалое спокойствие. Я размышлял над тем, нужно мне это или нет, но сам эксперимент меня не пугал. Я не боялся остановиться и свернуть на тропу, уходящую в сторону. Страх я оставил висеть много лет назад на ржавом гвозде. Возможно, он и до сих пор там.

В этот момент открылась дверь, и на пороге явился нашим взорам мокрый и продрогший Кислый. В левой руке он держал бутылку красного чилийского вина, в правой — пузырь какого-то дешевого портвейна. Капюшон скрывал его лоб, по щекам стекали струйки воды, губы едва заметно дрожали. Зато глаза светились гордостью выполненного поручения. Я подумал, что если бы у Кислого был хвостик, он бы непременно им повилял. И еще я подумал, что если из Кислого сделать homo extra, то новая цивилизация станет похожа на «Планету обезьян».

Мара же не обращал на Кислого никакого внимания, он пристально смотрел мне в глаза, потом вдруг спросил:

— Гвоздь, ты когда-нибудь был в Казахстане?

— Да, — ответил я спокойно. — В тысяча девятьсот шестидесятом я закручивал гайки люка космического модуля, который потом унес в космос Белку, Стрелку и Кислого. Это было на Байконуре.

На этот раз Мара не улыбнулся, и я понял, что про Казахстан он спросил не просто так.

— Я говорю про Южный Казахстан, тот, который у подножия Каратау — западного хребта Тянь-Шаня, — очень серьезно произнес Мара. — Байконур намного севернее, он где-то в песках Каракумов.

По ту сторону морали

— Мальчик мой! — читала мама драматическую сцену прощания. — Пиши, не забывай нас!