Корень мандрагоры

Отношения Кислого с противоположным полом были даже не смешны, скорее гротескны и очень немногочисленны. Ка–залось, Кислый не испытывал никакой тяги к женщинам. Его сексуальные партнерши были то невероятно объемными, с мясистыми губами и одутловатыми щеками, с грудями-дыня–ми и талией куда больше в обхвате, чем плечи, или, напротив, исхудавшими и морщинистыми особами неопределенного воз–раста, скорее напоминающими проституток на пенсии, чем студенток политехнического, как их представлял нам наш «ка–валер третьего эшелона». Да Кислый и сам был далеко не кра–савец, но все же он был молод, излишним весом не страдал, прыщей на лице не имел и вообще с виду – нормальный па–рень. Большие черные удивленные глаза, небольшой вздер–нутый нос, короткие курчавые волосы на голове – он смахи–вал на пекинеса. Только что уши не свисали на щеки. Но пекинес – не бульдог, многим женщинам нравится эта забав–ная порода собачек. Да и потом, никто ведь точно не знает, что такое мужская красота и привлекательность в понимании женщин, так что будь у Кислого побольше гордости и уверен–ности в себе, он вполне мог бы найти варианты получше. Но Кислого такое положение вещей вполне устраивало. В своей непритязательности Кислый метил на почетное место в Книге рекордов Гиннесса. Да, его все устраивало… до тех пор, пока он не решался выяснить мнение окружающих насчет своей избранницы:

– Гвоздь, это… Как тебе?

– Что?

– Ну, это… девушка моя.

– Девушка?! Хм… Кислый, я считаю, у тебя очень развито воображение. Ты увидел женщину в том, что я принял за буль–дозер.

После такого отзыва Кислый в момент остывал к своей но–вой пассии. Но это случалось достаточно редко, куда чаще сами женщины бросали незадачливого кавалера, не дожидаясь, пока он выяснит свое к ним отношение посредством анализа обще–ственного мнения. Все дело было в его скупости, а это каче–ство никакая, даже самая непривлекательная, женщина терпеть не в силах.

Кислый был третьим и последним ребенком в семье, при–чем младше среднего брата лет на восемь. Родился он где-то на Азовском побережье. Его отец занимался рыболовным про–мыслом, Кислый же рыбу терпеть не мог. Очевидно, в детстве и юности он съел ее предостаточно, так что разделял мнение ребят из «Манго-Манго», которые уверяли, что лучшая рыба –это колбаса. Чуть позже эта гастрономическая особенность Кислого получила более конкретное объяснение.

Как-то один наш студенческий товарищ организовал вече–ринку по поводу своего дня рождения и решил всех удивить за–печенным зеркальным карпом. Это ему удалось: все, кроме Кислого, за обе щеки уплетали горячее душистое мясо, в то вре–мя как Кислый налегал на сало и ливерную колбасу (виновник торжества вложился в алкоголь, на нормальную колбасу ему не хватило, и мы одобряли его подход). Но глядя на то, как Кислый воротит нос от столь изысканного (по меркам рядового студен–та) блюда, я решил выяснить, в чем же причина такого антаго–низма.

– Кислый, хоть ты и ненавидишь морепродукты, потому что в свое время объелся ими, но карп – рыба озерная, то есть пре–сноводная. Уверен, что в Азовском море ничего подобного не водится. Чего ты «интерфейс» от него воротишь?

И тут Кислого прорвало на самый информативный и продол–жительный монолог, который я от него когда-либо слышал:

– Ну, это… Я не против. Ешьте на здоровье. Я, это… вообще рыбу не люблю. Ну, в смысле, не есть, а вообще… Я столько ее перечистил. Братья разъехались, как только школу закончили. Это… подальше от дома. А я каждый вечер, выходные, все ка–никулы… Отец ловил, мать торговала ею на рынке, а я потро–шил да чистил. Цена-то ей у нас копейки. Это… чтобы прожить, братья-то учились, опять же денег никогда не было. Этот запах даже кипячением из одежды не удалялся. Меня в школе это… даже дразнили из-за запаха этого…

Свою тираду он произнес с какой-то обреченностью и зата–енной обидой. Я представил себе морское побережье, залитое слепящим солнцем. Миллионы зеркальных бликов на подерну–той рябью поверхности мутной воды, и огромный чан с рыбой, покрытой студенистой слизью, и парнишку лет четырнадцати с ножом в руке, присевшего у этого чана. Загоревшего до черно–ты пацана в одних плавках, который отточенным движением вспарывает брюхо очередному бычку, тарани или сельди, из–влекает исколотыми пальцами черно-красные кишки и с чав–кающим звуком стряхивает эту требуху в заполненный наполо–вину таз. А над этим всем палит солнце, и у парня лоб и плечи в поту, над тазом с рыбьими потрохами поднимается сладкова–тый пар, и жужжат мухи. И где-то в траве стрекочут кузнечики, и тихо ползет змея, а над травой горячая земля и камни плавят воздух, так что он колеблется и колеблет все, что сквозь него видно. Парнишка замирает, смотрит на прибрежный шлейф, на полосу пены в камнях этого шлейфа и на само море и видит сво–их одноклассников, которые с криком и смехом плескаются в воде, переводит взгляд на чан с рыбой и понимает, что си–деть ему у этого чана еще очень долго, возможно, всю жизнь…