Корень нации. Записки русофила

Не любя Великого Князя Кирилла Владимировича и его сторонников за «черносотенство», Ильин обращал свои симпатии в адрес Великого Князя Николая Николаевича, которого считал «персональным вождем» эмиграции и России. Увы, Ильин не знал или забыл, что именно Николай Николаевич убедил (точнее – морально «додавил») Государя издать Манифест 17 октября 1905 г., породивший безграничную свободу иудейской печати и гнездо революции – Государственную Думу. Под давлением Николая Николаевича Государь уволил 4 министров, в т. ч. министра юстиции Ивана Григорьевича Щегловитова (1861–1918), безоговорочно преданного Царю и монархии. Как считает Виктор Кобылин, «увольнение Щегловитова было большой ошибкой Государя, будь он во главе правительства (как это одно время предполагалось), никакой революции не произошло бы» (Кобылин В. Анатомия измены. СПб., 1998. С. 111). И самое главное – Николай Николаевич изменил Царю в роковые дни 1–2 марта 1917 г., призвав Божьего Помазанника нарушить Основные законы Империи и отречься от престола ради либеральной анархии, смуты и большевистской диктатуры. Вина Николая Николаевича перед Царем и Россией даже большая, чем вина остальных предателей – Алексеева, Рузского, Лукомского, Данилова, Брусилова, Эверта, ибо «коленопреклоненно» умолял Государя сойти с престола представитель Романовых, лицо императорской крови. Конечно, военный переворот 2 марта 1917 г. под видом «отречения» был многими забыт в вихре последующих событий, и поэтому позиция Ильина в данном случае объяснима. Я не собираюсь его в этом упрекать. Но истина всего дороже.

Трудно понять его «античерносотенную» позицию, тем более что он четко осознавал разгул вражеских сил в начале XX века. В те же годы Ильин справедливо писал: «за последние 20 лет перед революцией государственный строй в России только по имени и по закону был монархией, ибо снизу проводилась противомонархическая тактика ИЗОЛЯЦИИ и ОБЕССИЛЕНИЯ Царя» и «монархия в России заживо захлебнулась в чисто-республиканской стихии борьбы партий за власть» (с. 290).

Несколько десятилетий своей жизни Ильин размышлял о грядущей России, делал прогнозы на будущее, на постбольшевистское время. Прежде всего он полагал, что в отличие от болтунов-демагогов революционеров и либералов, мысливших отвлеченными, умозрительными понятиями, русские патриоты «должны мыслить РЕАЛИСТИЧЕСКИ и ИСТОРИЧЕСКИ», т. е. должны «исходить от русской исторической, национальной, державной и психологической данности, в том виде, как она унаследована нами». Мечтательные и формальные лозунги должны быть отвергнуты. «Понятия свободы, равенства, народоправства, избирательного права, республики, монархии, федерации, социализма – понимались доселе формально, в отрыве от правосознания и его аксиом, в отрыве от народного душевного уклада и от национальных задач государства». Совершенно верно. Даже, быть может, сказано осторожно, дипломатично. Негодяи Тучковы и Милюковы, подло клеветавшие на Государыню и Царя, все силы, все возможности, все гадости и все теории использовали, чтобы перехватить власть. Чтобы самим усесться в кресло правителей и повести государственный корабль в бездну. Кстати, персонально Гучков и Милюков, долгие годы дравшиеся за власть, став министрами Временного правительства, не пробыли в своих креслах и 2 месяцев, были вышвырнуты вон революционной толпой.

Ильин учил: «…Западная Европа и Америка, не знающие Россию, не имеют ни малейших оснований навязывать нам какие бы то ни было политические формы, – ни демократические, ни фашистские… Россия не спасется никакими новыми видами западничества, ни старыми, ни новыми» (с. 295). Как отмечает Н.П. Полторацкий, Ильин в своей речи на Зарубежном Съезде в Париже весной 1926 г. прямо сближал дух революционности и дух республиканства. «И тот факт, что революция водворила в России республику, представляется ему вполне естественным: революция и республика «обе сродни, по существу, по духу, по укладу душевному» – и приводят к распаду единого государственного целого «на части, на партии, на центробежные воли, на поползновения, ставящие частное выше общего» (с. 297). Действительно, республика, сменившая после Февраля монархию, начала рассыпаться на части. Большевистская диктатура вновь скрепила распавшуюся империю, но едва номенклатура возжелала демократии (читай: грабежа государственной собственности) – и заморозка оттаяла, все распалось ровно на 15 частей, как умышленно запланировал Ленин диверсионным «правом» на отделение. Мало того. В пресловутых конституциях некоторых автономий (Татарстан, Тува) фактически прописана возможность отделения от России. А такие республиканцы, как Елена Боннэр, заявляли о необходимости расчленения Российской республики на 40–50 государств.