Корень нации. Записки русофила

14 августа. Утром, когда я, умывшись, шел в секцию, кивнул, как обычно, одному парню из марксистской компании. Тот ответил: «Я с Вами больше не здороваюсь». Я рассказал об этом своей капелле. Мои расценили слова марксиста как вызов нам всем и настояли, чтобы я отправился за объяснением. Двое наших хотели сопровождать меня, чтобы тот не посмел дать сдачи. Я отказался от их помощи: «Надо будет, справлюсь сам». Инцидент весьма неприятный, но я знаю по опыту, что в лагере надо отстаивать престиж компании, иначе и тебя, и твою группу будут презирать. Поэтому я был вынужден пойти к марксисту и несвойственным мне гнусным голосом вопросить: «Милостивый государь, я требую объяснений!» Тот заволновался: «Вы плохо обо мне говорите другим, а сами здороваетесь». «Кто это сказал?» – «Баранов». Мы отправились к Баранову за объяснением. Коля Баранов – парень неплохой, но любит посплетничать. Я в самом деле говорил ему, что этот марксист когда-то носил красную повязку. Николай, конечно, не предполагал, что дело дойдет почти до драки. Он дал какие-то объяснения, я «уточнил», марксист извинился. Я был от души рад, что мне не пришлось бить его по лицу. Увы, обычаи лагеря суровы, и не нам их менять. Вообще в зоне существует строгая иерархия. Есть верхний круг – аристократия. Это те, кто не дает ни малейшего повода к сотрудничеству с администрацией, категорически отказывается «вставать на путь исправления». Следующие круги – как бы нейтральные. Отказываются от явных форм «перевоспитания», но соблюдают дипломатию с начальством, идут на мелкие уступки. Внизу – «вставшие на путь исправления», но не доносчики. Отребье, с которым никто не должен общаться, – стукачи и гомосексуалисты (как правило, из бывших уголовников, по разным причинам залетевшие в политзону). Однажды я разговорился с одним бывшим советским майором, сначала сбежавшим на радиостанцию «Свобода», а потом похищенным чекистами для 25-летнего срока. Едва майор отошел, ко мне обратился один старый зек: «Владимир Николаевич, почему Вы разговариваете с этим типом? Он же 2 года назад повязку носил!» Мне пришлось извиниться за свою неосведомленность.

20 августа. Сегодня утром нашу бригаду вывели на запретку. Работать в запретной зоне считается позором. Никто не посмел взять инструмент. Явился сам Митюшенков и начал допрашивать поименно: «Будете работать?» – «Нет!» Все, кроме одного душевнобольного старика, отказались. Митюшенков отобрал 6 человек, в т. ч. меня, и отправил в изолятор. Особенно его возмутил Ильяков: «Крест надел? Посадить прямо в карцер!»

28 августа. Сидим в БУРе (барак усиленного режима, или внутрилагерная тюрьма). Добавили еще группу: никто не хочет работать на запретке. Рылеев хорошо знает английский. Он переговаривается по-английски с Телегиным из противоположной камеры (через коридор), чтобы тот послал «коня» с табаком. (Курить в БУРе строжайше запрещено.) И вот из «глазка» в «глазок» (камеры напротив, а мент зевает на крыльце) направляется прут с горстью махорки на конце. Надзиратель спохватывается: «Не разговаривать по-иностранному!» Ежедневно кто-то из охраны спрашивает: «Кто выйдет на работу?» Т. е. в запретную зону, рыхлить бровку, натягивать проволоку или красить забор. «Никто!» Сидим на пониженном пайке.

30 августа. Мне сначала выписали 10 суток, а сегодня, когда я собрался освобождаться и отдал даже свою пайку Рылееву, добавили еще 5 суток за «плохое поведение в изоляторе».

4 сентября. Освободился. Пошатывался на ветру от голода. Вечером ребята устроили отказчикам, вышедшим из ШИЗО (то же, что БУР: штрафной изолятор), кайф с кофе и салом.

7 сентября. Перевели на более легкую работу – отбрасывать и вывозить опилки от пилорамы. Со мной трудятся Ильяков и Садовников. Бригадир Евдокимов разговаривает с нами вежливо и лишней работой не нагружает: «Лучше не связываться. Им все нипочем». На ссученых же покрикивает: «Пошевеливайтесь, нечего филонить!» Ведь не огрызаются, они хотят досрочного освобождения.