Корень нации. Записки русофила

7 ноября. Некоторые марксисты этот день отмечают, другие не признают и Октябрь. Для нас этот день, как и 27 февраля, – день национального траура. С Сергеем Пироговым отношения дипломатические: он – отличный человек, но, увы, твердолобый марксистский догматик. Его подельник Олег Тарасов (их обоих судили в Архангельске: 7 и 5) освободился в декабре 1962 г. Пирогов выйдет в этом году. В деле С.Пирогова есть такой эпизод, впрочем, наиважнейший «эпизод», без которого не было бы и «дела». Чекисты убедили девушку, с которой дружил Сергей, выкрасть у него личные записи и сдать их в органы, уверяя, что ее возлюбленный – опасный американский шпион. Девушка выполнила задание родного государства, а позже узнала, что только на основании выкраденных ею записей, в т. ч. дневниковых, с иными, чем в «Правде», мыслями ее друг и схлопотал 7 лет неволи. Что она собственными руками отняла у него кусок жизни.

2 декабря. Работа все та же – опилки и обрезки. На прошлой неделе намело уйму снега, тачку с опилками невозможно было переть из подвала по обледенелой доске. Пришлось потребовать санки. Сегодня же снова оттепель.

6 декабря 1964 г. Этап. С третьего на седьмой или из поселка Барашево в поселок Сосновка. Правда, поселки-то эти мы видим лишь издали. Итак, нас перевоспитать не смогли, решили разогнать по большим зонам. Встретился с Э.С. Кузнецовым: он все время после спеца находился здесь, на 7-м работал зольщиком в котельной. За это время он сблизился с иудеями, ведь он сам по отцу еврей (мать – русская). Впрочем, Эдик носит крест, считает себя православным.

9 декабря. Сегодня на 11-й зоне выходит на свободу мой старый приятель Игорь Васильевич Авдеев. По-видимому, он поедет в Николаев. Здесь, на 7-м, довольно скучно. Прежней компании нет. Мои остались на третьем, скоро их, наверное, вернут на 11-й. Сблизился с Виктором Семеновым из Пятигорска. Семенов сидит за намерение уйти из ГДР, где находилась его воинская часть, в ФРГ. Срок 10 лет, фактически он просто ушел в самоволку, никакой границы не переходил. Но 19-летний парень не смог доказать, что он не изменник.

30 декабря. Работаю в отделочном цехе. Полирую футляры для телевизора. Норма – 10 футляров в смену, а когда-то было 4. Норму нагнали сами зеки, особенно те, кому скоро освобождаться. Хотят к моменту выхода на свободу иметь клок денег и перевыполняют изо всей мочи. Начальство же аккуратно поднимает планку.

5 января 1965 г. Яркий солнечный день. Встретил литератора Леонида Ситко. Он тянет третий срок. Первый раз сидел в немецком лагере. Мы сказали друг другу почти одновременно: «Судьба ужасна, а жизнь прекрасна».

7 января. Отметили Рождество Христово. Часто пьем кофе втроем: Семенов, Ситко и я. Частенько к нам присоединяется Борис Николаевич Сосновский из Новосибирска, физик, марксист, прекрасной души человек и поэт Валентин Петрович Соколов. Он родился в 1927 году. Жил в Шаховской (Московская область), где его отец, кажется, агроном, покончил с собой жутким способом, потом – в Калинине (Твери) и на Донбассе. В 1948 г. он и его два приятеля-абитуриента были арестованы за ревизию марксизма, а Соколов еще и за стихи. Освободился в 1956 г., но в мае 1958 г. был арестован вновь (в городе Новошахтинске) и приговорен к 10 годам за антисоветские стихи. В лагере Валентин написал поэму «Гротески» о трагической судьбе жертв советского режима. Соколов, конечно, очень талантлив. Но он презирает всех, кто двурушничает, т. е. кто в душе не согласен с политической системой, а сам печатается в советских журналах. В этом смысле о таких приспособленцах, как, например, Евтушенко или Роберт Рождественский, он и слышать не хочет: находит для певцов коммунизма самые резкие выражения. Питерскому поэту Анатолию Радыгину (срок 10 лет за попытку перехода границы), успевшему выпустить на свободе сборник стихов, Соколов говорит с укоризной: «Эх, ты…» Есть у Соколова свои заскоки. Попадая в изолятор, он режет свое тело и кровью мажет белье. Еще он любит выпить при случае (лаку, конечно, водки здесь нет). При всем этом у него тонкая нежная душа. Валек пользуется всеобщей симпатией заключенных.

9 января. На Рождество я не вышел на работу. Начальник отряда вызвал на душеспасительную беседу. «Вы меня лучше не трогайте», – сказал я с особенной интонацией. «Вы мне не грозите. Я ничего не боюсь», – покраснел и растерялся офицер. Он имел в виду, что не боится Бога, но вслух произнести это не решился. А сегодня меня поволокли в штаб: «К Вам мать приехала. Сбрейте бороду, или мы дадим только одни сутки» (вместо трех положенных). Я отказался и ушел в барак. Примчался шестерка из штаба: «Осипов, на свидание!» Я отправился в дом свиданий. Все же дали двое суток. Мама плакала, умоляла сбрить бороду. Я сбегал к парикмахеру и побрился.

10 января. Мама кормит меня, как на убой. Пью чай, курю столичные сигареты. Не жизнь, а сон. Впрочем, когда я с ночной смены вернулся в дом свиданий и чуть-чуть прикорнул, ворвавшийся в комнату опер заорал: «Кто спит?» Мама жалобно оправдывалась, что сын всю ночь работал в цехе.