Корень всех зол

И другое воспоминание, такое же четкое. Только я проснулся, мне захотелось порисовать. После завтрака я взял карандаши, краски и устроился за кухонным столом. Под бумагу я, как положено, постелил старую газету и принялся за дело. Но, потянувшись кисточкой к баночке с водой, стоявшей слишком далеко, я как-то неловко ее задел, и та опрокинулась. Я бросился вытирать, однако мама услышала стук и тотчас примчалась из гостиной. И сразу же — я-то и не заметил — увидела, что мутная вода залила лежавший на столе кошелек. Мама схватила его, но с него текло, и она бросила кошелек обратно, потом сделала три стремительных шага в мою сторону, влепила мне пощечину и, крикнув, чтобы я убирался с глаз, расплакалась. «Она-то чего ревет», — мелькнуло у меня в голове. Щека пульсировала от боли, вспухая и наливаясь тяжестью. «Вон отсюда! Вон! Вон!» — завизжала мама, когда я не двинулся с места. Оставив на столе все как было, я вывалился через заднюю дверь, схватил велосипед и покатил сам не знаю куда. Меня колотила дрожь. Хотя встречный поток воздуха охладил горевшую кожу, я все еще не оправился от шока и ехал еле-еле, вихляя рулем. Мама в первый раз так меня ударила. Когда наконец удалось собрать мысли вместе, во мне начала подниматься злость. Я нарочно проехал дальше шестьдесят пятого дома, нарушая мамин запрет. Подумаешь, пролил воду — да что с ее кошельком случится! За что она меня так? И она же еще и плачет! Я мчался вниз по Хоторн-роуд, почти не трогая педалей, меня и без того несло по склону, разгоняя все сильнее. Почти в самом низу я разозлился всерьез, и мои ноги бешено заработали. Щека горела, ноги наливались свинцом, и я летел, летел все дальше от этой суки! Набирая скорость, я вдруг заметил малыша — он выбежал из калитки прямо на середину тротуара — и вместо того, чтобы ударить по тормозам и остановиться, я еще сильнее налег на педали: вжих, вжих, вжих — и врезался в него на полном ходу. Надолго я не задержался — бросив взгляд и увидев, что крови нет, я снова вскочил в седло, и через несколько секунд меня там уже не было.

Глава 27

Что из этих двух воспоминаний правда, что нет, я не знаю до сих пор. Мне было тогда всего восемь, и я так часто воспроизводил случившееся у себя в голове, так много думал, снова и снова, что уже не могу докопаться до истины. О том, что произошло потом, я знаю, мне рассказали. Малыша нашла мать. Она заметила, что входная дверь открыта, вспомнила об Оливере, выскочила наружу и увидела его сидящим на крыльце, у стены. Он хотел подняться ей навстречу и тут же упал. Видимо, на «Скорой» не включали сирену — я ее не слышал, и мама тоже, — ничего удивительного, так рано в субботу машин на дорогах мало. Мне не сказали, когда он умер — в машине, в больнице или его не стало, когда я еще не преодолел и полдороги домой. От чего — да, говорили: от внутреннего кровотечения. Удар был таким сильным, что он получил слишком серьезные повреждения и просто не мог выжить. Это не укладывалось у меня в голове. В обоих своих воспоминаниях я как будто врезался в маленький холмик, в твердый валун, так что сам полетел с велосипеда, и даже руль у меня сорвало. Как могло что-то настолько крепкое снаружи оказаться таким хрупким изнутри? Неужели человек так неудачно устроен? И ведь ни капли крови, ничего, что можно было бы заметить… Как же так? Здоровый, коренастенький двухлетний малыш просто вдруг раз — и умер.

Сейчас, восемь лет спустя, я вновь посмотрел на землю, но крови нигде так и не увидел. Никаких следов случившегося. Только обратив внимание, как кто-то смотрит на меня из окна соседнего дома, я пришел в себя и понял, что сам не знаю, сколько там простоял. Я зашагал обратно вверх по Хоторн-роуд — мимо изгиба тротуара, в гору, номера домов вновь начали понемногу приближаться к пятидесятым-шестидесятым. Я не думал о том, что дальше; я не думал вообще ни о чем, просто шел к своему старому дому.

Подняв глаза, я увидел какого-то человека, который, опершись на зеленую деревянную калитку и выставив наружу крепкие, мускулистые руки, смотрел на меня. Приблизившись, я узнал мистера Моула. Неужели еще жив — он и тогда казался мне ужасно старым! Но вот он, стоит передо мной и на вид все такой же. Дойдя до него, я остановился. Некоторое время мы глядели друг на друга, потом он сказал:

— Неужто малыш Дональд Бейли из семьдесят пятого?

Я был выше, и ему приходилось задирать голову.

— Малыш, да уж! — повторил он с улыбкой.

В доме тоже все осталось по-прежнему, разве что ковер другой. Я вспомнил, что мистер Моул каждый год подновлял дом внутри, но всегда придерживался одних и тех же цветов, так что обстановка не выглядела ни слишком старой, ни совсем новой, будто с иголочки.

Мы сели в гостиной с чаем. Я огляделся.

— А Грязлика нет?

Мистер Моул покачал головой:

— Умер вскоре после того, как вы уехали. Я подумывал завести другого пса, да так и не решился.

Он подул на свою чашку.

— Как мама?

— Нормально.

— Передавай ей от меня привет.

В холле пробили часы. Набежавшее облачко закрыло солнце, и в комнате потемнело.

— Она знает, что ты здесь?