Корень жизни: Таежные были

…Я бросил свои таборные дела и сбежал с берега. Федя тихо брел, отмахиваясь от комаров и мошкары, по урезу воды, забрасывая крючок и очерчивая поплавком по слабому течению охватистое полукружье. Он не блистал мастерством ужения хариуса нахлыстом, вподкидку или впроводку. Леска была из не очень тонкой жилки и недлинная — судилище. Поплавок — бутылочная пробка, грузильце — дробинка, крючок, по моему определению, карасиного размера. Короед проплывал невысоко над дном, умело направляемый рыбаком. Подсекал рыбу Федя без зевков, дергал не сильно, а зацепившейся не давал баловаться и выбрасывал на берег без промедления и церемоний.

В тот вечер я получил первый урок ловли знаменитой рыбы горных рек, преподанный мне столь просто и внятно, что помнится он и по сей день.

Из омуточка мы выдернули тогда полтора десятка хариусов, все они были одного размера, крупные.

— Чтобы в эту даль забраться по весне, им надо одолеть много перекатов и порогов, побороть стремнины и водопады. Самым крепким это под силу. А ключ обмелел — и все они тут… Изголодались, а потому и набросились на наших короедов… Даже ленки сюда не поднялись. Выше харьюза одни только гольяны как-то умудряются пробираться…

Неожиданно оборвав свои размышления, он сосредоточенно уставился на меня, что-то обдумывая, и спросил:

— А ты не думаешь, что те гольяны на зиму вниз не сплавляются, а зимуют на месте, поглубже забравшись меж каменьев или зарывшись в ил-песок?

Мне только и оставалось назвать моего рыбознатца умницей.

Уже под звездным небом мы хлебали чудную юшку и наслаждались сочной и нежной «харьюзятиной». А тем временем вокруг костра созревали золотистой корочкой «шашлыки» из хариуса, причем созревали столь мудро, что не обронилась с них ни единая капелька сока и ни единая жиринка. Что ни говори, чего ни коснись, Федины руки оказывались золотыми.

За делами он просвещал меня:

— Харьюз — рыба интересная: смелый он и трусливый, ленивый и резвый. То осторожен до того, что на всякую приманку ноль внимания, а то жадно бросается хоть на лоскуток тряпки. Потому-то его иной раз и заправский харьюзятник не подцепит, а то любой зеленый сопляк стоит на берегу или даже в воде и дергает одного за другим… И так бывает: цепляются — снимать успевай. Один сорвался — другой тут же хватает. И тот, что сорвался, тоже жадничает. Прямо у твоих ног берет! А через час — глухота. Все берега исходишь, всякое испробуешь — пусто…

Поправил огонь в костре, подумал, рассматривая небо, и снова:

— На крючке бьется что твоя щука, а через минуту выдохся. Или вот еще: очень он привязан к своему месту с весны до сентября. Полгода может прожить как настоящий домосед на «пятачке». А вместе с осенним листом поплыл в дальние путешествия вниз, до глубоких непромерзаемых плесов и ям. И после весеннего ледохода — снова в путешествие к своему дому, туда, где горы, тайга и мелкие, шумные, холодные ключи, где перекаты с плесиками друг за другом, а один из многих — свой. Родной…

Проверил «шашлыки», перевернул их к жару другой стороной. Двух готовых снял и подал одного мне. Своего положил остывать и тем временем будто замечтал вслух:

— Завтра будет много харьюзовых мест, порыбачим. Вот увидишь: схватит мушку — и на свое местечко, на пост. В другой стороне поймает — и опять на тот же пост. За камень, в коридорчик между травой, в тихое уловочко за перекатом. Тут, можно сказать, еще одна особенность — любит затишок рядом с таким течением, чтоб и несло воду и чтоб гладь на ней была: упал или подлетел низко комар, его со дна видно.

Вспоминал Федя, как, где и в какое время лавливал хариусов. Весной — на червяка и короедов, летом — на слепня, кузнечика, осенью — на блесну, а лучше всего на кетовую икру, на худой конец помогают ручейники.

— Самый лучший клев, — спокойно говорил он, — сразу после нереста и перед осенью, когда усиленно копит вся рыба жир на долгую зимовку, в которую ему и не спится, и не резвится, а так… Прозябается. Ждет безледья. Ждет время всяких мух, мотыльков, комаров, бабочек, к ним всю жизнь испытывает особый интерес и ловить их мастер. Даже тех, что быстро летают над водой, умудряется изловить, высоко выпрыгивая… Славная рыбка харьюз для всякого таежного люда.

Заснул мой «профессор» по части рыбалки на полуслове, а я еще долго осмысливал увиденное и услышанное, покрепче запоминая. И снова удивлялся: как много знает Федя.

На другой день мы шли берегом уже сплошного, хотя и обмелевшего потока речки, беспрестанно то глухо шумевшего, то звонко кричавшего. Стали появляться проточки, огибавшие островки, и тихие глубокие заливчики, густо «оккупированные» ленками. Здесь решили отабориться на пару дней. Мне надо было сходить по своим охотоведческим делам в горный кедровник.

Я предлагал Феде одно место, другое, третье, но все мои предложения отвергались: то участок был «нехарьюзовый», то сырости для табора оказывалось много, то не находилось сушняка для костра, мощного потока. И для палатки место веселенькое, продуваемое, и сухостоины тут же…