Коренные различия России и Запада. Идея против закона

Казалось бы, перед нами индивидуальная характеристика; однако в другом месте, рисуя вообще облик людей, как он определяет, «из глубины России», Кюстин сообщает, что у них «ослепительно белые зубы… остротой своей напоминающие клыки тигра» (I, Г50).

Впрочем, как уже сказано, масштабный и в то же время тщательный анализ кюстиновской – восходящей к геродотовской – «мифологемы» о России читатель найдет в труде К. Г. Мяло. Особенно существенно, что Ксения Григорьевна справедливо рассматривает книгу Кюстина не столько как антирусскую, сколько как русофобскую в точном, буквальном значении этого слова, то есть книгу, продиктованную «фобией», страхом перед Россией, которая-де жаждет завоевать весь остальной мир и – что наиболее важно – в самом деле способна это совершить, о чем многократно и подчас с предельной тревогой вещает француз…

И именно русофобской, а не антирусской основой кюстиновской книги объясняется ее беспрецедентная популярность на Западе. В 195Г году, в острый период холодной войны, ее сокращенный перевод был издан в США с предисловием тогдашнего директора ЦРУ Беделла Смита, который заявил, что «книга может быть названа лучшим произведением, когда-либо написанным о Советском Союзе» (именно о Советском Союзе! – отметила, цитируя эти слова, К. Мяло).

При истинно внимательном восприятии книги Кюстина любой читатель может убедиться, что рассуждения о российских «деспотизме», «рабстве», «варварстве» и т. и. имеют своей главной целью не обличение и поношение страны (хотя обычно именно так и воспринимаются эти рассуждения, но именно из-за недостаточной внимательности); в этих и подобных «качествах» России Кюстин усматривает – и не раз прямо и ясно говорит об этом – одну из основ ее уникальной мощи. Так, например, рассуждая о «жертвах» русского самодержавия (и притом, надо сказать, сильно преувеличивая их количество), он заключает (и это в его глазах главная сторона дела): «Если мерить величие цели количеством жертв, то нации этой, бесспорно, нельзя не предсказать господства над всем миром» (I, 375).

Но «негативные» качества России – это, с точки зрения Кюстина, все же, как сказано, только одна из основ ее мощи; не менее важны в этом отношении и ее вполне «позитивные» качества. В предисловии к своей книге Кюстин утверждает: «…многое в России восхищало меня» – и даже пишет о русских людях: «…никто более меня не был потрясен величием их нации и ее политической значительностью. Мысли о высоком предназначении этого народа, последним явившегося на старом театре мира, не оставляли меня» (I, 19).

Если бы не было этого потрясения величием нации, не возникла бы и острейшая русофобия… Ведь вообще-то Кюстин с полным пренебрежением относился к народам, которые он не считал истинно «европейскими». Так, он недвусмысленно писал: «Финны, обитающие по соседству с русской столицей… по сей день остаются… полными дикарями… Нация эта безлика; физиономии плоские, черты бесформенные. Эти уродливые и грязные люди отличаются, как мне объяснили, немалой физической силой; выглядят они, однако, хилыми, низкорослыми и нищими» (I, 111).

Этот текст действительно всецело «антифинский». Кюстин не знал, да, вероятно, и не желал знать, что пишет эти европейско-расистские фразы о заслуживающем глубочайшего уважения народе, который, например, создал одно из самых великолепных эпических творений мира – «Калевалу» (за четыре года до кюстиновского путешествия Элиас Ленрот издал ее письменную обработку). Но Кюстин высказывается примерно в том же духе обо всех живущих восточнее основной территории Европы народах, исключая один только русский, которым он постоянно так или иначе восхищается…

* * *

Ксения Мяло, естественно, обращает внимание и на «позитивную» сторону кюстиновских высказываний о русских, упоминая, например, что «Кюстин говорит о несомненной одаренности русских (называя их даже «цветом человеческой расы»), о мощном, ощущаемом им потенциале страны» и т. д. Но, по ее словам, любые, в том числе и вполне «позитивные», качества России «воспринимаются (Кюстином. – В. К.) не сами по себе, но как проявление все той же изначальной, порочной и враждебной, сущности России, и даже некой ее метафизической небытийности».

Вот этот – и, подчеркну, единственный – момент в исследовании Ксении Григорьевны я считаю необходимым уточнить.

Во-первых, мыль о «небытийности» России – в сравнении с Европой да и с собственно Азией – присуща так или иначе истинному русскому самосознанию (достаточно напомнить тютчевское: «В Россию можно только верить» – кстати, курсив здесь самого поэта, но его чаще всего неправомерно игнорируют при цитировании.

Во-вторых, многие позитивные качества России, о которых говорит Кюстин, он вовсе не воспринимает как «порочные». Другое дело – «враждебные». Русофобия, страх перед Россией, пронизывающий книгу француза, определяется, повторю, отнюдь не только негативными качествами описываемой им страны, но и не в меньшей – или даже большей – степени восхищающими его качествами.