Коридор

– «Сейчас Шеф вернется, и ты отправишься следом за своим друганом», – миролюбие Карла уже давно куда-то улетучилось, поставив на первый план инстинкт самосохранения, безраздельно властвовавший в его голове.

Больше не ожидая угрозы, он развернул самолет в сторону побережья, до которого было не больше пяти километров и, изменив тонгаж, стал медленно набирать скорость.

– Третий вызывает четвертого. Где ты?

– Я здесь, – тут же откликнулся Карл.

– Где здесь?

– Да черт его знает, – он огляделся по сторонам, чтобы отыскать ориентиры, – километра два севернее маяка.

– Я тебя вижу. Можешь поздравить – я на свой счет записал еще один самолет.

– Поздравля…

Шквальный огонь не дал больше сказать ни слова. Тот самый, П-47, который Карл перестал брать в расчет, подобрался почти вплотную, и теперь целые тучи пуль пятидесятого калибра в упор рвали его самолет на части.

Очень скоро пилот преследующего самолета стал перемещать огонь с кормы на нос, и пули, барабаня по переборкам, стали пробивать стекло фонаря. Несколько осколков угодило в бронированную спинку кресла, заставив Карла зажмурить глаза в ожидании неизбежного. Но обстрел так же неожиданно прекратился, как и начался. Только где-то справа послышался рокот мощного двигателя «Тандерболта», уходящего куда-то в сторону.

Открыв глаза, Карл понял, что все еще жив. Ни одна из пуль его не задела. Только из левого плеча торчал небольшой осколок стекла, врезавшийся как раз в то самое место, где был старый шрам. Рана почему-то не болела. Лишь в голове слышался какой– то странный, все нарастающий гул.

Осмотрев кабину, он с ужасом заметил, что в фонаре не осталось ни одного целого стекла, а из всех приборов панели управления работали только часы да сигнальная лампочка перегрева двигателя. Хуже дело обстояло с самим самолетом. Весь фюзеляж был пронизан пулевыми отверстиями. На правом крыле был оторван элерон, а двигатель, издавая дикий скрежет, дымил изо всех щелей.

– Четвертый, четвертый. Карл, ты жив? Что с тобой? – заглушая всех, прокричал Хельмут.

– Меня только что кто-то записал на свой счет.

– Держись, я им сейчас займусь.

Где-то вверху прострекотал двигатель мессершмидта, и Карл, порыскав взглядом, быстро нашел своего недавнего преследователя. Медленно разворачиваясь, тот шел на второй заход.

– «В следующий раз он уж точно не промахнется. Пора отсюда валить…»

Резко потянув на себя чеку, он задействовал механизм экстренной эвакуации. Замки разжались и, сорвавшись с места, остатки верхней части фонаря исчезли за кормой самолета.

Оглядевшись еще раз, он сорвал с лица кислородную маску и расстегнул замок привязных ремней, крепко вжимавших в кресло пилота. Оставалось сделать всего только одно движение, и весь этот ад останется далеко позади, но, казалось, сил уже нет. Как раз в этот момент под крылом самолета потянулись укрепления береговой линии.

Вдавив до упора левую педаль и потянув штурвал на себя, Карл выполнил свою последнюю бочку. Уже через несколько мгновений его тело само вывалилось из кабины, устремившись навстречу земле, а рука инстинктивно потянулась к спасительному кольцу… Но тут все краски мира слились воедино. Тишина поглотила все звуки, и только багрово-красный свет, который очень скоро сменился ослепительно белым, говорил о том, что все закончено.

– «Да – это конец».

Вместо эпилога

12 ноября 2002 г. С-Петербург

Квартира Андрея Коваленко

Уже который час он сидел перед монитором, пытаясь выдавить из себя хоть что-то – мысль явно не шла. Можно даже сказать, отсутствовала напрочь. Хотя нет, о чем-то он все-таки думал. Но это трудно было назвать мыслями. Скорее, «АНТИ-мыслями », которые сбивают все в кучу, не давая сконцентрироваться на главном.

– «Да, хорошо быть свободной птицей. Хочу – работаю, хочу – не работаю. Прямо страна великого Нехочухи. Одно свободное парение», – сделав потише музыку, он подошел к окну. С неба уже вторые сутки падала странная субстанция, которая у синоптиков обычно именуется мокрым снегом. – «Жаль только – все время вниз»

Типичный осенний питерский день, которых в его жизни было уже несколько тысяч, казался каким-то особенно невыносимым, а погода, словно зеркало, отражая, творившееся у него внутри, не давала стереть из памяти то, о чем следовало позабыть на веки вечные.

– «Что за погода в этом городе? Когда свалил отсюда, было еще холодно. Вернулся – опять дубак собачий. Хотя, с другой стороны, чего я скулю. Провел лето во Франции. Кому рассказать

– не поверят».