Коридор огней меж двух зеркал (Повесть вторая)

Информация на предпоследней карточке никак не была связана с тем, что он искал. И, тем не менее, именно ее взяв в руки, Питер ощутил, как холодный пот - который уж раз за сегодня! - проступает на висках, а сердце начинает бешено колотиться под горлом. Из-за этих строк, выписанных бисерным почерком Папы, сейчас все, все, все, - все летело к чертям свинячьим в пекло! Питер разожмурился и перечел вновь. Да, к чертям. Повертел карточку в пальцах, сунул на место. Задвинул в ящик остальные, а сам ящик - обратно в стену. Вышел в коридор, сел у ступенек, ведущих к выходу. А может, и не совсем к чертям. Конечно, конечно, не совсем, очень даже не совсем, это я, что называется, с налету... Нет, нет, ничего. Все будет хорошо.

Питер оперся спиной о стену и стал ждать, блаженно вытянув ноги. Они болели.

Глава секретной службы, толстый веселый мужчина, выглядел на редкость несерьезно и расхристанно, и не аляпистый мятый комбинезон, распахнутый на волосатой груди, играл тут решающую роль, - таким же Никлас Ротенберг был и в строгой обстановке своего делового кабинета на сорок седьмом этаже небоскреба "Би-Эм". И машина его - новехонький, но уже побитый "торино-универсал", - громоздкий, изящный, квадратный, стелющийся, скособочивший стукнутый глаз, - была ему очень под стать. Однако место Ротенберг выбрал, не придерешься - второй уровень бана, сверху поток машин, снизу поток машин, и вообще, развязка, редкие траки, заплутавший автобус, по какому пресс плачет, - короче, подходящее.

Для того подходящее, например, чтобы прострелить с верхнего уровня твою, Пити, давно наметившуюся плешь. Ну-ну, одернул он себя, перестань выдумывать. Хотя может быть. Если уж на то пошло, теперь с тобою может быть все что угодно.

- Слыхал, вы как будто попали в переделку?

- Немного, - буркнул Питер. - Я прошу прощения, что заставил вас напрасно ждать, но... у меня действительно... в общем, не было возможности связаться. Окончательные материалы у вас при себе?

- Материалы... - проговорил Ротенберг в задумчивости. - Сегодня двадцать восьмое...

Так. Следовало ожидать. Но сегодня и вправду уже двадцать восьмое, тут он прав. Впрочем, Питер был готов.

- Моя информация уйдет в "Европейскую" через два часа. Если я не вернусь и не успею ее перехватить. Я не блефую сейчас, поверьте. И потом, причем здесь двадцать восьмое? Она будет стоить ровно столько же и завтра, и послезавтра, и через месяц, вы же понимаете. Если хотите знать мое личное мнение, то ваши "Тритоны" - порядочная дрянь, и не знаю, кого уж вы там подмазали в "Европейской", но не об этом же сейчас речь...

Питер заметил, как Ротенберга передернуло. Ничего, пусть кушает.

- Могу даже сказать, откуда у меня эта информация. Хотите? Это очень просто. Когда-то у меня были дела с парнями из Хьюстона, а теперь кое-кому там интересно, что делается в старушке Европе. Я им помогаю время от времени. А они - мне. Могу назвать Питера Уэзерби, Марка Холлиса. Они уже не у дел, так что я им не наврежу, да и вы, думаю, не станете. Январь этого года и... - Питер назвал сложное дробное число, - это вам что-нибудь говорит?

(В январе "Европейская Космическая" вынесла принципиальное решение о расширении парка малых челноков, а сложное число было индексом орбиты, откуда свалился модифицированный "Тритон"; испытания проводились в беспилотном режиме, но все равно - скандал. Впрочем, "Би-Эм" проявила завидную предусмотрительность: низкая орбита находилась почти в самой зоне, упоминающейся во всех регистрах как зона максимального скопления "неорганизованных объектов", попросту говоря - космического мусора. Выводить туда штатные спутники было делом рискованным, и практически никто и не совался. Кроме тех, кому нужно было проворачивать свои темные делишки. Вот, может, этот риск-то их и погубил.)

Теперь глаза Ротенберга из безмятежно-простецких сделались жесткими щелями. Однако Питера это не остановило. Сейчас он был сильнее и знал это.

- "Двадцать седьмой", которого так и не взяли в Балтиморе, - это был я, - сказал он, чтобы все окончательно расставить по местам. Тут он приврал: у "двадцать седьмого" он работал на подхвате, но, в общем, того действительно так и не взяли, хоть за ним и охотилось четыре разведки. Ни его, ни Питера, благополучно возвратившегося в Европу к Элле и стакану - теперь ненавидимого - теплого молока.

Щели не изменили своего блеска, но в глубине их что-то открылось и закрылось вновь. Ротенберг полез двумя толстыми пальцами в нагрудный карман рубахи под комбинезоном, достал блестящую палочку, протянул.

- И еще, - Питер легко взял кассету, - у меня опять изменения, и самое ужасное, я не знаю, на сколько это затянется. Но не более двух суток. Но все равно начинайте без меня, только не раньше послезавтра.

- Мы не собираемся лезть в это дело. Мы не имеем интересов в этом деле. Мы не имеем к этому делу никакого отношения. И не будем иметь.