Коридор в 1937-й год (СИ)

Картинка на экране изменилась на более блеклую, казалось, что и темнота в комнате сгустилась – свет они еще не включили. По телевизору заиграли музыку Бетховена, «Мелодию слез».

– Поцелуй меня, – прошептала Рита, сама не ожидая от себя такого поступка.

И закрыла глаза, боясь увидеть в Сашином взгляде насмешку или прочесть недоумение. Или еще хуже – равнодушие.

Но она почувствовала совсем близко его дыхание и, не открывая глаз, обняла его за шею.

Ей вдруг стало страшно, что он скоро уйдет, исчезнет из ее жизни, а она с болью в сердце будет вспоминать его, бояться за него, плакать без него от одиночества.

Саша крепко обхватил ее и поцеловал.

«А, может, нет? – мелькнула в сердце надежда. – Может, останется?»

Рита почувствовала, как слезы – то ли от возможного счастья, то ли от неминуемой разлуки побежали по щекам. Саша стал целовать ее щеки, потерся носом, вытирая жидкость с ее глаз.

Они оба тихо засмеялись, еще крепче обнявшись. Снова приникли к губам друг друга.

И в этот момент из комнаты хозяйки прозвучал резкий стук в дверь…

Глава 46. Решается судьба Артема и Костика

Сколько Артем был в отключке, трудно сказать. Очнулся, когда все еще находясь в полузабытьи, услышал тяжелую поступь ног прямо рядом со своим ухом. Открыл глаза. Увидел грязный дощатый пол, окурки на полу, катышки земли, островки серой пыли. Увидел и ноги в сапогах, хозяин которых громко протопал мимо, вызывая тупую боль в голове.

«Где я?» – возник в мозгу с трудом сформировавшийся вопрос.

– Эй, вставай, хватит валяться! – услышал он ненавистный голос Угловой и всё вспомнил.

Завозился, попытался сесть. Не мог понять сначала, почему не в состоянии двинуть руками – затекли, что ли? Потом догадался: пока он был без сознания, руки ему связали. Впереди. Толстым волосатым жгутом.

Дамочка Углова без лишних церемоний пнула его в бок.

– Вставай пошустрей!

Артем развернулся на бок, с трудом встал на колени.

Голова гудела. Судя по тому, что правая часть комнаты могла быть им увидена только тогда, когда он туда поворачивал голову целиком, его правый глаз затек.

«Красивый я, наверно, сейчас!» – странная мысль царапнула сознание.

Помогая себе связанными вместе руками, поднялся на ноги.

В углу, у печки на лавочке, увидел сидевшего там, сжавшегося Костика. Лицо у него было бледным и зареванным. Он часто моргал слепившимися от слез ресничками, нервно всхлипывал и смотрел невесело на Артема. Парень попытался ободряюще улыбнуться мальчику и даже подмигнуть, но мышцы его лица не слушались.

У стола сидели два военных и без интереса наблюдали за Муравьевым. По-прежнему рядом с Артемом стояла Углова. И ружье было в ее руке, на которое «гость из будущего» подозрительно и с ненавистью покосился. Как будто виновато было оно, а не эта дурила в сарафане.

– Вот, познакомьтесь, товарищи! – энкэвэдэшница дернула головой в сторону Артема. – Его арестовали в прошлую субботу на улице. В милиции он нес какую-то чушь, и они позвонили нам. При сопровождении из отделения милиции в НКВД ему удалось бежать. Виновные уже ответили… Потом, похоже, где-то украл одежду и переоделся в женское. В общем, вражеский шпион. Еще и мальчишку привлек к своим темным делишкам, – Углова дернула головой в сторону Костика. – Спрашиваю у него, как ты с ним оказался. Говорит, не помнит.

– А имя он свое помнит? – суровым голосом, громко, обращаясь к мальчугану, спросил один из военных. Он был здоровым вальяжным детиной с пустыми маленькими глазками и презрительно сложенными надгубными складками. Под большим, широким носом тоненькой полоской чернели усы.

Костик сжался, не ответил. Вдруг грязными пальчиками заткнул себе уши, сморщил лицо – похоже, снова готов был разреветься.

– Пацана я знаю, – вымолвила Углова. – Он к бабке своей шел. Сынок бабкин врагом народа оказался. Родственник у его жены кулак, мясо им из деревни возил. Арестовали и его, и жену с мужем. А мальчишка из дома убёг… Их комната теперь отошла к НКВД, и там буду жить я.[20]

– Даа, вон он чертенок, отродье вражье! Даже уши заткнул! – бросил на Костика взгляд, полный ненависти, второй военный, скуластый мужчина лет сорока. Он был небритым, с темными кругами под глазами, худой, хмурый.

Углова продолжала:

– Родителей уже приговорили к расстрелу. У них там еще и книжки запрещенные нашли. А мамаша пацана, когда мужа забирали, бросилась драться с нашим работником.

– А бабка?

– Бабке плохо стало, когда про сына узнала. Удар случился. Померла, в общем.

Сердце Артема болезненно сжалось, он торопливо обернулся к мальчику. Тот по-прежнему сидел, съежившись: коленки к животу, голова на груди, уши заткнуты. «Не слышал о родителях! – понял Муравьев, слегка расслабившись. – Бедняга. Сиротой сделали малыша!»

– Что будем с ними делать? – спросил коллегу скуластый.

– Пацана – в спецдетдом. Тут, недалеко, в Потапово есть наш, от НКВД, как раз подходящий для чесеировцев[21], - мгновенно принял решение вальяжный. – Ну, а этого – он исподлобья глянул на Артема, – к нам. Мы его за раз раскрутим: кто такой и зачем в нашу страну пожаловал.