Коридор в 1937-й год

Холодный пот медленными каплями заскользил по спине Артема где-то в районе позвоночника.

– Спасибо, товарищи! Я ведь сюда на выходной, к матери приехала. Ну, кто знал, что эти ночью в бесхозный дом заберутся?

– Ладно, поехали! – вальяжный поднялся из-за стола.

– А мальчишку куда? – спросил скуластый.

– С нами возьмем. В Потапово забросим по дороге. Пусть сами с ним в детдоме разбираются: документы запрашивают и тому подобное, – отозвался энкэвэдэшник.

– Эй, пацан, иди сюда! – окликнул малыша скуластый.

Но Костик не шелохнулся. Мальчик продолжал сидеть, забившись в угол. Только руки от ушей убрал. Обхватил коленки грязными ручонками, переводил глаза от одного военного к другому. А в глазах – темнота. Похоже, утонул в своем несчастье: то ли успел услышать о спецдетдоме, то ли просто все еще не смог отойти от испуга – ведь на его глазах ударили мужчину, да так сильно, что тот потерял сознание, – всё же ребенок, детская психика более тонкая и ранимая.

Скуластый подошел к Костику, крепко взял за кисть руки, потянул на себя. Потом, видя, что тот не шелохнулся, подхватил мальчонку за шиворот, поставил на пол. Костик тут же обмяк, позволил себя повести к порогу. Напоследок обернулся к Артему. Посмотрел долгим взглядом печальных глаз, как будто хотел запомнить, как выглядит его старший товарищ по несчастью.

– Давай, и ты шагай! – повернулась Углова к Артему, отступая на шаг в сторону и пропуская тем самым его вперед…

Глава 47. Не догонят!

Артем сидел между двумя энкэвэдэшниками на заднем сидении в легендарном «черном воронке».[22] Кто бы мог подумать, что встреча с таким историческим автомобилем состоится при таких плачевных обстоятельствах!

Полчаса назад они сделали остановку в Потапово. Там Углова отвела Костика за руку в детский дом особого режима при НКВД.[23] Теперь в глазах у Артема стояла его тонкая напряженная фигурка, остановившаяся рядом с металлическими воротами, за которым было видно серое безрадостное двухэтажное здание. Усмотреть другие постройки не представилось возможным: территория была огорожена высокой каменной стеной, наверху ее совсем не новогодней гирляндой тянулась и лежала колючая проволока. Когда Костик обернулся напоследок, взгляд его был испуганным, без капли надежды, взгляд, в котором сквозила совсем не детская боль. Потом Углова дернула его за руку. Мальчик отвернулся и покорно побрел за ней, низко опустив голову. На территорию детского учреждения, который становился теперь для него «родным домом».

Таким Артем его и запомнил: беззащитная худая детская фигурка, бледное личико, прозрачная рука, сжатая в ладони энкэведешницы…

Вскоре Углова вернулась. Села в автомобиль на переднее сидение, сказала водителю:

– Поехали.

Машина дернулась, фыркнула, двинулась вперед. Артем закрыл глаза и погрузился в себя. Да, Костика очень жалко. Но ведь и сам он тоже обречен. Вот ведь как угораздило – выкрутиться из ситуации невозможно: и не объяснишь им ничего, и не придумаешь. Наврешь – проверят, правду скажешь – не поверят.

Может, «в дурака» поиграть? Глядишь, в «дурку» засунут. Артем вспомнил сумасшедшего из обезьянника в милиции. В душе шевельнулась надежда на спасение, хотя весьма сомнительное… «Нет!» – тут же отверг Муравьев эту мысль. Не пройдет номер после всего, что случилось. Бежал из-под стражи, переоделся в женскую одежду, чтобы скрыться от преследователей, нашел и таскал за собой беспризорного пацана… Сумасшедшие так себя не ведут…

Уже подступает вечер. Скоро придет ночь. Страшная ночь. Может, последняя в его жизни.

Он чувствовал бока военных, – один мягкий и упругий, второй – костлявый. Смотрел на свои связанные грубой веревкой кисти рук, на натертые розово-синие полосы от грубой веревки, на грязные пальцы, на темные полоски под ногтями… Голова гудела, ссадина на лбу пощипывала – конечно, он ее не видел, не трогал, но скорее всего, там синяк, и, вполне возможно, кровь запеклась.

Почему же тогда у него не открывается глаз? Наверно, Углова ему по брови заехала. В детстве, помнится, с ним удар баскетбольным мячом по брови случился. Тоже тогда глаз заплыл…

Что они с ним собираются делать? Ну, разумеется, задавать вопросы. Много вопросов. Как им отвечать? Что? Любой ответ для них будет неправильным. Значит, что последует за этим? Его будут бить, бить, бить.

Муравьев поежился, сжался, боясь застонать от ужаса, медленно охватывавшего его. Вляпался по полной, что там говорить…

…Машина остановилась. Парень медленно поднял голову. Всего лишь перекресток. Еще не приехали по назначению. Пионеров пропускают. Те идут под барабан. Браво маршируют. И другие люди торопятся перейти, пока транспорт замер.