Коридоры памяти

Подобные мысли не однажды приходили в голову. Прежние ощущения полноты жизни возвращались реже. Каждый день он чему-то радовался, но странно радовался, не сегодняшний он сегодняшнему дню, а вчерашний он вчерашним радостям.

Дима словно куда-то перемещался. Он вдруг начинал воображать себя кем-нибудь из ребят, то есть жил тем же, чем жили они, так же, как они, все чувствовал и проводил время. Это даже нравилось ему. Впрочем, с Тихвиным воображать ему ничего не приходилось. Однажды они провели вместе два очередных дежурства, несколько дней кряду ходили на занятия в физический кружок, недели две учились переплетному делу. Вновь проникшись к Диме самыми дружескими чувствами, Тихвин угощал его сладостями из родительских посылок. «Потом еще поедим», — говорил он и относил посылку, ящичек, коробочку или узелок, обшитые тонкой белой материей, на хранение старшине в каптерку.

В другой раз, воображая себя Попенченко, Дима ходил на тренировку, и все ему удавалось. Он довольно легко всех побеждал, хотя поначалу соперники оказывали сопротивление. Он знакомился с девочками, не всегда нравился им, но был убежден, что девочки, которые предпочли ему его товарищей, обманывались. Вообще, девочки были странные существа. Какой-нибудь Млотковский или дохляк Левский мог понравиться им больше. Поэтому всегда следовало быть бдительным. А недавно Бушин, Зудов и он, Попенченко, подрались в городе с гражданскими ребятами. Сильные и неробкие, втроем они чувствовали себя непревзойденными. Кто посмел бы соперничать с ними! Драка началась из-за задиристого Зудова.

— За мной! — крикнул Попенченко, потому что они вдруг оказались против окруживших их десятка парней, к которым все время кто-то еще присоединялся.

Так они бегали, в затылок один другому, раздавая удары налево и направо, пока в образовавшейся толпе нельзя стало разобрать, кто с кем дрался. Раздались и приближались милицейские свистки. Им удалось вырваться из толпы в самый последний момент.

При виде Высотина Дима невольно переносился в его мечты, то есть видел себя блестящим офицером. Жизнь становилась как бы чьим-то личным разрешением, как бы очередной, а за нею еще одной командой. Всех учить, со всеми заниматься спортом и держать будущих подчиненных в боевой готовности собирался Уткин. Как всегда, ни в чем не сомневался Руднев, знал, что такие, как он, были нужны.

Так, то одним, то другим воображал себя Дима. И продолжал эти странные игры до тех пор, пока не понял, что ни за кем больше не тянуло его.

А ведь совсем недавно он жил с ребятами одной жизнью и, в сущности, не знал, где кончался он и начинались они. Какая-то отдельная своя жизнь едва представлялась ему. Да что это такое — своя жизнь? Нечто замкнутое и ограниченное. Это был, наверное, самый безмятежный период их суворовского существования. Не имело значения, что происходило раньше, что позже… Дни сходились в один длинный прерывистый день. Время ощущалось как пространство, которое следовало заполнить. Как ни тесно было, места хватало всем. Едва ли кто из них задумывался о будущем, как никто и не сомневался в нем. Все знали, что как бы строем перейдут из одного училища в другое и пойдут еще дальше. Дима никого не предпочитал. Проводить время с кем-нибудь одним, двумя или даже группой тоже означало как бы ограничивать себя. Интереснее и лучше было жить со всеми.

Теперь же он явно отделялся от ребят. Как ветвь от ствола, он будто вырос из них и тянулся в неведомую сторону. Иной становилась и общая жизнь, то есть она как бы оставалась, а они, как ветви дерева, расходились все дальше. Они были одно, общая жизнь — другое.

Глава девятая

Все началось год назад, в тот, несмотря ни на что, самый безмятежный период их существования. На уроке химии в дверь просунулась голова дневального.

«Что ему надо?» — подумал Уткин.

Он не любил, когда заглядывали. Особенно не любил, если при этом не обращали внимания на преподавателей, да еще переговаривались. Больше всего не любил, когда дежурные не дожидались перемены, а сообщение оказывалось несрочным.

«Что он так долго?» — подумал Уткин.

Голова дневального все еще торчала в двери. Глаза, однако, не улыбались, взгляд никого не искал, он что-то говорил Маргарите Александровне, а сидевшие ближе к двери ребята странно внимательно слушали его. Не успев открыто возмутиться, Уткин вдруг сам превратился во внимание.

Дима тоже что-то услышал. Еще ничего в нем не сдвинулось с места, но кто-то в нем уже обо всем догадался и не удивился, почему Маргарита Александровна, немо и некрасиво открыв рот и задохнувшись, стремглав бросилась вон из класса. Дневального задержали. Пока он уже громко рассказывал, все молчали. Потом стали спрашивать:

— Где? Когда? Как узнали?

Умер Сталин…

Дневальный пошел сообщать известие в другие взводы. Все продолжали сидеть, взглядами делясь новостью. Когда Млотковский, что-то доставая, перегнулся через стол, на него посмотрели все сразу.

— Пойду посмотрю, — сказал Хватов.

Оп тут же вернулся, сообщил:

— Все на занятиях.