Коридоры памяти

Хозяин вежливо улыбался, отстраненно поглядывал на картину и уверенно молчал. Теперь он знал, зачем пришел отец.

— Продадите? — снова спросил отец.

— Эту не могу, — сказал хозяин. — Уже взяли.

— А эту? — спросил отец.

На картине были насыщенный испарениями лес и лучи солнца, пробившиеся к поваленному дереву с вывороченными корнями. По дереву лазали медвежата. Лес понравился Диме больше охотников: неприятно было, что пожилой охотник так беззастенчиво врал, а молодой так по-глупому ни о чем не догадывался.

Интерес отца к картинам удивил Диму. Зачем они ему?

— Эту я отдаю Зайко, — сказал хозяин.

Теперь Диме стало ясно все. Он вспомнил, что в квартирах знакомых отца где-нибудь на видном месте обязательно висела картина. Будет она и в квартире Зайко. Этот майор с узким лоснящимся лицом и веселыми бездонными глазами не однажды выпивал с отцом, и оба были довольны. Еще недавно Зайко жил с красивой молодой женщиной, оставив жену с дочерью и сыном-шестиклассником, который, мстя за мать, дважды разбивал камнями окна квартиры сожительницы отца-изменника. Вернувшись к жене, он по-прежнему был беззаботен и весел, будто никогда не бросал ни жены, ни детей.

«Картину он нам даст», — понял Дима хозяина.

Он не одобрял отца. Зачем так зависеть от этого человека? Но он уже чувствовал, что тоже становился заинтересован в картине. Одно задевало его: лучшие картины были взяты, им приходилось брать последнюю.

— Ладно, беру, — согласился отец.

Так появилась у них своя картина. На фоне грозового неба и зловеще освещенного поля с человечьими и лошадиными останками сказочный богатырь на тяжеловесном коне, опустив копье наконечником книзу, читал надпись на камне. Нельзя было ехать ни налево, ни направо…

Картину повесили в большой комнате. Сделал это отец, а мама ему помогала. Потом они оба бросали на картину пристальные взгляды и смотрели друг на друга со значением. Такие же пристальные взгляды бросали на картину гости, а глаза отца становились бдительными.

«Что они так смотрят?» — думал Дима, замечая и вежливый, чтобы не обидеть хозяев, интерес, и странную пристрастность, и снисходительную догадливость гостей.

Получалось так, будто только к ним, Покориным, имели отношение и богатырь, и его тяжеловесный конь, и камень с надписью. Получалось, что только о них, достанься им другая картина, что-то говорили бы и лес с медвежатами, и охотники. Получалось, что, оттого что у них появилась своя картина, они что-то такое понимали. Но как важно это было для мамы, для отца! Они вдруг останавливались и вместе с гостями смотрели на картину.

Потом были абажуры. Сначала они появились у знакомых. Желтые, зеленые, розовые, оранжевые, бордовые, они придавали комнатам необыкновенный вид. Все обновлялось и становилось богаче. Где бы ни появлялся Дима, он, как и мама, сравнивал свой абажур с чужими.

Глава десятая

Отец и мама готовились к приему гостей. Дима любил такие приготовления. Отец был в белой нательной рубахе. Необычно деятельный, он то и дело поглядывал на уже накрытый в большой комнате стол, проверял, не забыто ли что. Наконец все было готово. Мама ушла в свою комнату переодеваться. Надел верхнюю выглаженную мамой рубашку отец.

И вот гости входили. Мужья знали друг друга, а жены только знакомились. В первые минуты внимание мужчин было обращено на жен. Кто-то, заметил Дима, относился к чужим женам особенно почтительно, будто те значили больше их собственных. Кто-то был смущен, будто, представляя жену, невыгодно показывал себя. Другие входили с одинаково приветливыми улыбками и с одинаковой уверенностью друг в друге. Жены были оживлены. Они, казалось Диме, радовались встрече и были готовы немедленно подружиться.

Удивило Диму, что жены, оставаясь одни, представляли друг перед другом не себя, а своих мужей, говорили о них уважительно, в третьем лице, называя их кто но фамилии, кто по имени, кто по имени и отчеству. И Николаем Николаевичем, и Покориным, и моим Николаем Николаевичем, и моим Покориным называла отца мама. Обычно недовольная им, она сейчас даже недостатки отца выдавала за достоинства или простительные слабости. Все мужья оказывались хорошими. Никто не должен был знать, что кто-то был недоволен своей жизнью и, значит, как бы завидовал жизни других. Если бы Дима не знал маму, слушая женщин, он мог бы подумать (какое-то время он так и думал), что они жили какой-то очень правильной и достойной жизнью.