Коридоры памяти

После завтрака вышли в деревню. Тишина охватила их. Все вокруг было неподвижно и как бы ощущало свой собственный вес. Прошли к тополям. Шума, простора здесь было больше, чем во всей деревне. Смотрели на погруженное в тень поле внизу, на темный плотный лес за ним, на открывавшиеся пространства, в которые, искрясь, беззвучно ввинчивалось солнце.

«Вот здесь я полз», — подумал Дима, вдруг почувствовав что-то отдаленно похожее на то, что тогда произошло с ним.

В полдень, выпив молока, отец уехал. В деревне стало будто еще тише, еще зеленее, еще неподвижнее. Плотнее были тени и ярче блеск травы. Но слышен был шелест черемух за избой.

Он вышел. От полутора десятков изб стали появляться ребята, кто его возраста, кто младше, кто совсем маленький, все одинаковые и рубашками, и брюками, которые, наверное, никогда не были новыми, и тем, что ни у кого не было обнаженных до плеч или хотя бы до локтей рук, и тем, что были босые. Он вглядывался в лица, искал в них знакомые выражения и не находил. Но ребята приближались, их широко открытые глаза явно были обращены к нему. Они уже были рядом, ближе некуда, и, глядя на него, терпеливо ждали чего-то.

Он предложил:

— Давайте играть в войну!

Они молчали и не мигая смотрели на него.

Он увидел под деревом палку, поднял ее, изобразил стрельбу из автомата:

— Тах-тах-тах-тра-та-тах!

Они смотрели на него без всякого выражения.

— Палки будут вместо автоматов и сабель, — стал объяснять он, отдал свою палку одному, а себе поднял другую. — Одни будут нападать, а другие обороняться.

Они стояли и по-прежнему не мигая смотрели на него. Он находил и совал им в руки палки. Руки были как неживые.

«Не умеют? — догадался он. — Никогда не играли в войну?»

— Теперь надо разделиться, — сказал он.

Никто не сдвинулся с места. Кто-то палку выронил.

«Не понимают! — стало ясно Диме. — Никогда не играли».

Это озадачило его.

Но вот кто-то, раскрыв ладонь, показал ему маленькие хрупкие яички. Он никогда не видел таких, но сообразил сразу.

— Где? — спросил он.

Гнезда были под козырьками окон.

— Пойдем, — позвал он.

За сухими теплыми перышками рука наткнулась на что-то кожистое, запотевшее и слабое, и стало противно. Потом всякий раз, когда рука лезла под козырек, было противно.

Стали сбивать гнезда с деревьев. Они хлопьями падали на землю. Одно гнездо лежало высоко в развилке, и нужно было залезть на тополь, чтобы скинуть его. Никто не полез.

«Никогда не лазили? — догадался он. — Не могут?»

В нем росло недоумение. Он почти все делал один, а ребята смотрели. Он полез, увидел широко, на все гнездо раздвинутые клюв и крылья, полуголое влажное тело, с отвращением сбросил гнездо. Почти взрослая галка упала камнем, длинными скачками шарахалась от ребят, а они кидали палки и не попадали в нее. Дима почти слетел с дерева, перелез через жердевую изгородь, за которую заскочила и, ударяя по траве крыльями, заковыляла галка, и только тогда заметил, что за ним никто не полез.

«Не полезли! — подумал он. — Через изгородь никогда не лазили? Да что они в самом деле!»

Недовольный, что все делать нужно было самому, что птица уходила, он побежал за нею, нагнал и занес над ней палку. Галка откинулась на крылья, ее блестящие глаза с ненавистью, погибающе и, показалось ему, сознательно смотрели на него и на палку. Этого он уже не мог вынести и, отбросив палку, пошел прочь.

Больше никаких игр он не пытался заводить.

— Приходи завтра ко мне, — говорил Никита. — Что делать-то будешь?

Приглашал Никита не в первый раз. Диме идти не хотелось. Зачем? Смотреть, как работал Никита? Но оставаться в деревне тоже становилось не лучше. Он ловил на себе странные взгляды старух, малышей и редких взрослых. Так смотрят на то, что непонятно, что видят впервые. Может быть, он и был здесь первый такой. И он решил пойти. Вдруг почувствовал, что ему нечем было занять себя и он как бы перестал быть. За деревней его встретил блеск открытых солнцу пространств и тишина, тени за комками пашни и трава по краям поля. Вдоль глухой стены леса лошадь тянула каток по ссохшимся бороздам. Никита увидел его и закричал.

Дима, спотыкаясь о комья, пошел напрямик. Он видел, как обрадовался ему Никита, и удивился этой радости. Так еще никогда не радовались ему. Он забрался под плоскую деревянную крышу катка. Мухи садились на круп обмахивавшейся хвостом лошади и вились вокруг ее косматой головы. Дима не заметил, как стал рассказывать об Урале и Кубани.

— Ого-хо! — восклицал Никита. — Вправду?

— На аэродроме воровали порох авиационный, такой продолговатый. Или разворачивали бикфордов шнур, а порох из него в гильзы. У донышка гильзы протирали отверстие и порох к нему дорожкой насыпали. Делали игрушечные танки, пушки, в ряд выстроим, подожгем порох, как начнет бабахать, громко, один раз всех напугали!

— Ого-хо! — восхищался Никита, показывая все свои неровные зубы. — Вправду?

— Один раз я пригоршню пороха бросил в печку, так мне огнем в лицо, порошинки впились, — рассказывал Дима. — А тол взрывают знаешь как?

Он помнил, как долго они ждали взрыва, и свое разочарование, что так ничего и не вышло.