Коридоры смерти. Рассказы

…не бейте, только не бейте, прошу вас, не бейте, я так не могу, нельзя бить человека… Да какой ты человек, сволочь жидовская… Гражданин начальник, гражданин сержант, я никакой не еврей, я русский, я не виноват, что меня втянула эта банда, я русский врач, и фамилия у меня русская, я случайно попал в шайку к ним… Не надо бить, не надо…

…где Сергей? А, тоже будет там… Соня, вы что, меня узнавать не желаете? Сонечка, дочка, это же я, Николай Петрович… Да, Соня, пойду… Пропуск у меня отобрать не догадались… Как, ты ничего не знаешь? Ну вечером встретимся, прости, я думал, Сережа тебе рассказал… Целую тебя, милая…

…«Страну, родную, милую, не взять жиденкам силою, да будет им могилою советская земля»… Громче, громче, товарищи, подхватывай, колонна, не растягиваться!.. «Не взять жиденкам силою!»…

…руки за спину, дистанция, прекратить разговорчики!

…один, два, три, четыре, пять… пять, четыре, три, два, один… Нормально работают микрофоны, товарищ генерал…

…неужели прямо здесь, на Красной площади, быть не может, не бывало такого, нет, бывало, при Петре Великом, но тогда рубили головы топорами, сам государь тоже рубил, пьяный от крови… Но ведь не станут же рубить головы, так что ж это…

…жиды пархатые, из-за вас погибаю, я русский, я русский, я врач, а не врач-убийца, как вы, не хочу, не хочу, не хочу… Ну ты, как там тебя, заткнись, продался им, а теперь орешь, опять, что ли, в морду тебе дать, сказано, прекратить разговорчики, а ты вопишь, жидовский прихлебатель, насрал в штаны, так и помалкивай…

…здравствуйте, Николай Петрович… Как? Как вы сказали? Колман… Пинкусович?! Господь с вами, для чего вам это было нужно, вы подумали о наших детях?.. Подумал, Ефим Лазаревич, подумал… Но на старости лет нам надо и о душе подумать…

…репортаж… Наши микрофоны установлены на Красной площади столицы… В нарядном убранстве…

…Сережка, Сережка, ну где ты застрял, ты же обещал, неужели ты не сумел удрать оттуда, Сереженька, мне плохо, я не могу без тебя…

…технический прогресс. Отличная видимость. Хорошо, Лаврентий. Ты иди туда. Значит, вы на трибуне, первым поднимается Маленков, а говорить должен Лазарь. И никаких фокусов, ты меня понял? Только Каганович должен говорить…

…понимаешь, старшина, у меня жена больная, вчера с работы на «скорой» отвезли, ты, старшина, вижу, фронтовик, ну, пропусти меня, я ведь не сюда прошусь, а отсюда, ладно, спасибо, друг…

…«Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей жидам не отдадим!..» Ура-ра-ра!

…во-во, значит, шифоньерчик переставим к правой стенке, а кровати в той комнате, да еще пианина ваша, не повезете же с собой, пархатые… Отойди, жидовка, не воняй чесноком…

…Сережка, зачем, зачем ты это сделал, ты вполне мог числиться русским, зачем ты сделал это, кому и что доказал, почему и ты должен переносить… Глупая, я — в память мамы, но, если бы я знал заранее, я все равно бы так сделал… Ты слушай радио, Сонюшка, ты еще не знаешь, о чем в толпе говорят…

…«Когда жидов прикажет бить товарищ Сталин»…

Глава двадцать восьмая

Восемнадцать с половиною лет назад, в августе 1934-го, Он решил убить Кирова.

До той поры он, член РВСР фронтов, случалось, утверждал приговоры военных трибуналов о расстрелах; после гражданской войны — по его, разумеется, указанию — проходили процессы вредителей, так называемое дело Промпартии, шахтинское дело; ликвидировали кулачество как класс, организовали массовый голод на Украине. И хотя при этом погибли миллионы — в основном, русских, украинских крестьян, они ведь умерли — погибли от холода, голода, болезней, но отнюдь не были убиты, говорил он себе. Могли умереть от тех же болячек в своем доме… Он тут был ни при чем…

Он быстро привык к насилию, без которого уже не мыслил свою неограниченную власть. Сперва он политически, а затем и физически уничтожал своих реальных противников — уничтожал не самоличными прямыми приказами, а через приговор суда, он заранее их, эти приговоры, санкционировал, пусть это была только видимость приговора, но все-таки приговор. Потом принялся за собственных, личных противников. Дальше насилие шло уже по инерции — некогда было разбираться, да и незачем, достаточно было подозрения, доноса, шепотка, намека, вскользь кем-то брошенного слова… Он ежедневно читал сводки: о количестве добытого угля и выплавленной стали, об уборке урожая и надоях молока, о грузообороте на транспорте и о выпуске самолетов, и наряду с ними списки тех, кого предполагалось лишить жизни, — на списках этих он ставил свою визу. Пройдоха Берия, то ли желая польстить, то ли намекая, что повязаны одной веревочкой, однажды сообщил наедине: подсчитал, что Он лично утвердил смертную казнь сорока тысячам человек. Он промолчал. Его это не интересовало — сорок, шестьдесят, сто тысяч. Те, кого Он знал, были истреблены давно, а после шли какие-то неведомые, отвлеченные, не имеющие человеческого лица, и даже если в списках попадалась знакомая фамилия, Он либо не замечал ее, либо на секунду только машинально фиксировал: этого вот помню, ах ты, сволочь…