Коридоры сознания

Повел шефа в комнату брата, приволок из кладовки саквояж и давай швырять в него что по списку. Вот, называю, сорочки хэбэ в количестве пяти штук, вот полдюжины исподнего в комплекте, кроссовки, костюм шерстяной тренировочный. Подвернулся под руку свитер, я его туда же. Но Долин отложил, он помнил, что в перечне, и лишнее выкладывал.

Судя по набору вещей, Федор не собирался показываться дома еще с неделю, если не больше. Полный командировочный комплект с расчетом на автономный гостиничный быт. Предусмотрено даже чтиво на сон грядущий. Но чем-то список пугал меня. Указывались вещи, которые Федор никогда с собой не брал. Ну зачем ему сейчас морская раковина со стола? Или брусок оникса, подаренный еще в студенческие годы знакомыми геологами?

— Кладите, кладите! — видя мои сомнения, поторопил Долин.

Брат не любил ненужных вещей и не захламлял квартиру. Из безделиц хранил только то, что было чем-то памятно. Но по командировкам не таскал — не талисманы.

— И еще Чюрлениса, — подсказал Долин.

Да, я уже отметил. В списке значился альбом. Репродукции картин безумного литовца. Альбом находился в моей комнате, и я не спешил идти за ним.

— Часы вот, — предлагаю. — Полковник Севцов обрадуется. Его любимые.

Я не врал. Федор действительно дорожил хронометром, купленным еще в пору романтической юности. Забавная, между прочим, вещица. Часы были сделаны под глобус с двадцатью четырьмя циферблатами по экватору — на все часовые пояса. Хочешь — живи по Гринвичу, хочешь — по Москве.

— Уж их-то, — уговариваю, — непременно прихватите. Полковник в восторге, как они тикают. Малость, правда, спешат. На полчаса в сутки. Но это пустяк. Главное — славно тикают. Увидите, как полковник расчувствуется. На радостях слезу пустит.

Долин осторожно взял часы, осмотрел со всех сторон. Затем, приложив к уху, послушал. И только после этого уложил в саквояж. Принял-таки, хотя не по списку.

Вдохновенный, я стал прикидывать, что бы еще всучить. Готов был и мебель упаковать.

— Чюрленис, — вновь напомнил старик.

А вот альбом — дудки! Не дам.

Дело в том, что он принадлежал не только брату. При всей разности наших пристрастий мы неожиданно сошлись на Чюрленисе. У нас был праздник, когда прошлым летом, отдыхая в Каунасе, мы разжились у букинистов репродукциями его живописных фантазий. Альбом прямо-таки роскошный. Ни до, ни после ничего лучше нам не попадалось. Заполучив его, мы тут же направились в ресторан обмывать. Такая вдруг удача.

Короче, это было наше общее достояние, и в намерении брата увезти репродукции из дома мне виделось нечто направленное против меня. То ли подвох, то ли вызов.

— Альбом мой! — заявил я Долину.

— Разве кто спорит? — Он понимающе ухмыльнулся, не скрывая, что ему доподлинно известно, где и как приобретены репродукции. — Никто на вашу собственность не покушается. Вас просят об одолжении. Только на время, на несколько дней. Под мою, если хотите, ответственность. Могу расписку дать.

Он уговаривал так, словно речь шла не о тиражированных офсетных листах, а о музейных раритетах, и их предстояло вывезти за границу. И чем настойчивей он упрашивал, тем сильнее я упорствовал. Нет — и все!

— Самому нужно. Так и передайте вашему полковнику-эстету. — Сказал и ладонью по столу. Мол, торг окончен.

Шеф посмотрел на меня, как в пустоту, и неожиданно зевнул, словно ему стало смертельно скучно.

— Дадите, — слышу, — дадите, куда денетесь. Не сейчас, так потом. Когда приспичит...

Постой, что-то я напутал. Дай-ка вспомнить. «Приспичит» он сказал позже. Перед самым уходом. Точно, когда уходил. А до этого я чуть было не совершил глупость.

Он-таки раскачал меня. Стал нажимать на родственные чувства. Родня, мол, одна кровь, едина плоть. Разве можно отказать в такой малости брату? Перестарался старик, переборщил. Ах брату?! — вскипел я. Не откажу, конечно. Для него мне ничего не жалко. Сейчас увидишь, как я его обожаю.

Принес альбом, вытряхнул листы на пол и давай делить. Лист направо, лист налево, раз-два, туда-сюда. А когда разложил и остался последний нечетный, я его задержал на весу. Как, прикидываю, разорвать — вдоль или поперек, чтобы никому не обидно было.

Порвать не успел. Вернее, не смог. Столбняк навалился.

Впервые со мной такое. В полном сознании, а ни рукой, ни ногой. И себя как бы со стороны вижу. Что это, удивляюсь, я на полу расселся и лист перед собой развесил?

Старик подошел, высвободил из моих рук картинку, и тогда только меня разморозило. Хорошо так стало, легко. Петь хочется. И шеф мне роднее отца родного. Умиляюсь, глядя, как он рядом на четвереньках ползает, репродукции складывает. Аккуратненько, лист к листу.

— Давайте, — напрашиваюсь, — помогу.

Он разрешил.

—Только осторожней, не помните.

Поползали мы, посуетились. Вмиг управились. Застегнул я саквояж, сверху положил альбом. Жду, какие будут указания.

Долин к двери, я за ним. В прихожей подаю шляпу. Он, однако, ее не надел, в руках держит. Не прощается и багаж не берет. Ладно, думаю, до лифта провожу.

Вышли на лестничную площадку. И здесь он мне заявляет: