Коринна, или Италия

— Поглядите еще минуту на Далмацию, — помолчав, сказала она. — Когда мы спустимся с высоты, на которой мы стоим, уже не будет видно даже очертаний берегов этой страны, едва уловимых в тумане, они подобны смутным воспоминаниям, всплывающим в нашей душе. Среди далматов встречаются импровизаторы, как и среди других диких народов; они были у древних греков; они бывают почти всегда у народов, одаренных воображением и чуждых тщеславия, развивающегося на общественном поприще; но в культурных странах не так развито поэтическое творчество, и прирожденное остроумие выливается в форму эпиграммы, ибо всякий хватается за это оружие из боязни стать предметом насмешки. Между тем народы, еще сохранившие близость к земле, до сих пор ее чтут и черпают вдохновение в этом чувстве. «Пещеры священны», — говорят далматы, очевидно выражая свой смутный страх перед тайнами природы. Их поэзия слегка напоминает поэзию Оссиана, хотя они и жители Юга; но существуют лишь два способа воспринимать природу: ее можно любить, как любили древние, приукрашивая и населяя ее множеством прекрасных созданий, или же страшиться ее тайн и, подобно шотландским бардам, предаваться меланхолии, которую навевает все неведомое и непонятное. С тех пор как я узнала вас, Освальд, мне стал нравиться последний жанр. Когда-то я была так полна жизни и надежд, что любила радужные образы и наслаждалась природой, не опасаясь ударов судьбы.

— Стало быть, это я погубил чудесную силу воображения, — сказал Освальд, — которая доставила мне самые упоительные радости моей жизни.

— Не вас надобно в этом винить, — ответила Коринна, — а мою глубокую любовь к вам. Талант нуждается во внутренней свободе, которую всегда подавляет истинная страсть.

— О! если это так, — вскричал лорд Нельвиль, — то пусть умолкнет твой гений и твое сердце будет всецело принадлежать мне!

Он не мог произнести эти слова без волнения, ибо в них таился более глубокий смысл. Коринна поняла это и не решилась ответить, боясь как-нибудь нарушить овладевшее ею сладостное чувство.

Она сознавала себя любимой; и так как она жила в стране, где мужчины жертвуют всем ради любви, то быстро успокоилась и убедила себя, что лорд Нельвиль не сможет расстаться с ней; беспечная и горячо любящая женщина, она воображала, что надобно только оттягивать время и опасность, если о ней не упоминать, уже миновала. Коринна жила, как нередко живут люди, которым уже давно угрожает беда; под конец они начинают верить, что она никогда их не постигнет, раз не постигла еще до сих пор.

Мягкий воздух Венеции и весь образ жизни ее обитателей на диво убаюкивают душу надеждами: спокойное покачивание лодок на воде зовет к мечтаниям и лени. Порою можно услышать, как гондольер, стоя на мосту Риальто, запевает какой-нибудь станс Тассо и второй отвечает ему с другого конца канала следующим стансом. Старинный мотив этих стансов напоминает церковное пение, и, стоя поблизости, замечаешь, как он монотонен; но вечерами, под открытым небом, когда эти звуки замирают на водной глади, подобно отблескам заходящего солнца, и чудесные стихи Тассо сливаются с этой картиной, полной поэзии и гармонии, невозможно не поддаться чувству сладостной печали, навеянной пением гондольеров. Освальд и Коринна долгими часами катались вдвоем по каналу; иногда они перебрасывались немногими словами; но чаще всего, держась за руки, они молчали, предаваясь неясным грезам, рожденным любовью и красотою природы.

Книга шестнадцатая Отъезд и разлука

Глава первая

Как только по Венеции пронесся слух о приезде Коринны, всеобщее любопытство было так возбуждено, что каждому захотелось увидеть ее. Когда она шла в кофейню на площади Святого Марка, под аркадами собирались толпы народа, чтобы хоть одним глазком взглянуть на нее, и высшее общество Венеции усердно искало знакомства с нею. Раньше ее радовало, когда ее появление повсюду производило такой эффект, и с присущей ей искренностью она признавалась, что очень любит вызывать восхищение. Гений нуждается в славе; впрочем, каждый человек стремится к благам, если в силу его дарований они ему доступны. Однако при создавшемся положении Коринну пугало все, что противоречило скромному образу жизни, столь дорогому сердцу лорда Нельвиля.