Коринна, или Италия

Возвратившись домой, он долго ломал голову, размышляя о тайне Коринны; ему казалось очевидным, что она прожила много лет в Англии и что ее имя и семья должны быть известны там; но почему она это скрывала от него, почему она покинула Англию, если там был ее дом? Все эти вопросы чрезвычайно тревожили Освальда; он был уверен, что ничего дурного не могло обнаружиться в жизни Коринны, но боялся несчастного стечения обстоятельств, которые бы сделали ее виновной в чужих глазах, и особенно он страшился, что ее могут осудить в Англии. Если бы Коринна навлекла на себя неодобрение в любой другой стране, Освальд бы это перенес; но любовь к родине была в нем неотделима от горячей привязанности к памяти отца, и оба эти чувства, сливаясь воедино, все сильнее им завладевали. От мистера Эджермона Освальд узнал, что тот был впервые в Нортумберленде в прошлом году, и пообещал представить его Коринне в тот же вечер. Сам он поехал к ней несколько раньше, чтобы сообщить о том представлении, какое создалось о ней у мистера Эджермона, и попросить ее принять англичанина со всей возможной холодностью, дав понять ему, как он обманывался.

— Позвольте мне, — сказала Коринна, — вести себя с ним как со всеми; если он захочет послушать меня, я буду импровизировать для него; одним словом, я буду такою, какова я на самом деле, и все-таки я надеюсь, что он скорее заметит мои душевные достоинства, если я буду обходиться с ним просто, без чопорности.

— Да, Коринна, — ответил Освальд. — Да, вы правы! Ах, как ошибся бы тот, кто захотел бы хоть чем-нибудь помешать вашей прелестной естественности!

Тут явился мистер Эджермон и вместе с ним кое-кто из друзей Коринны. С начала вечера лорд Нельвиль не покидал своего места подле Коринны и с пылкостью влюбленного и рыцаря-заступника говорил обо всем, что могло выставить ее в наилучшем свете; он выказывал ей такие знаки внимания, которые имели целью скорее внушить другим уважение к ней, чем выразить его собственные чувства; но скоро он с радостью убедился, что его старания излишни. Коринна совершенно покорила мистера Эджермона, покорила не только умом и прелестью своего обхождения, но произвела на него то неотразимое впечатление, какое благородные характеры всегда производят на правдивые натуры; и когда он осмелился попросить ее импровизировать на какую-нибудь тему по ее выбору, он вложил в свою просьбу об этой милости столько же почтительности, сколько и жара. Она согласилась, не заставив и минуты себя просить, и сумела доказать, что это действительно милость, хотя ее было и нетрудно добиться. Но ей так горячо хотелось понравиться соотечественнику Освальда — уважаемому человеку, чье мнение могло бы повлиять на его молодого друга, — что она вдруг почувствовала никогда не испытанную прежде робость; она хотела начать, но от волнения у нее перехватило дыхание, и она не могла произнести ни слова. Освальд страдал, боясь, что она не покажется англичанину во всем своем блеске. Он опустил глаза; его волнение было столь явным, что Коринна, озабоченная единственно тем впечатлением, какое она производила на него, теряла все больше и больше присутствие духа, необходимое для искусства импровизации. Наконец, чувствуя, что она колеблется, что слова ей подсказывает память, а не сердце, что она не выражает словами своих действительных переживаний и мыслей, она вдруг остановилась.

— Извините меня, — сказала она мистеру Эджермону, — робость лишила меня моих способностей, со мной это случилось в первый раз, мои друзья знают это, но я вдруг оказалась недостойной даже самой себя; может быть, это будет и не в последний раз, — прибавила она, вздохнув.

Освальд был глубоко взволнован трогательной слабостью Коринны. До сих пор ему приходилось наблюдать, как воображение и талант торжествовали над ее чувствами и воодушевляли ее в минуты наибольшей душевной подавленности; однако на этот раз чувство совершенно поработило ее ум; и все-таки Освальд так жаждал славы для Коринны, что ее смущение сначала огорчило его, вместо того чтобы обрадовать. Но, будучи уверен, что она блеснет в другой раз, он спокойно предался сладостным мыслям о своем открытии, и образ его подруги еще сильнее прежнего овладел его душой.

Книга седьмая Итальянская литература

Глава первая

Лорду Нельвилю страстно хотелось, чтобы мистер Эджермон насладился беседой Коринны, ничуть не уступавшей ее импровизациям в стихах. На другой день у нее собралось все то же общество; желая вызвать ее на спор, Освальд завел речь об итальянской литературе и задел Коринну за живое, заявив, что в Англии гораздо больше истинных поэтов и что силою и тонкостью чувств они превосходят всех поэтов, какими может гордиться Италия.