Коринна, или Италия

— Вы ошибаетесь, милорд! Посетив вас, я не сделала ничего такого, чего бы на моем месте не сделало большинство женщин в Риме. Мне стало известно, что вы больны: вы здесь чужой, кроме меня, никого не знаете, и мой долг о вас позаботиться. Известные правила приличия следует почитать, пока ради них приходится жертвовать лишь самим собой; но разве не должно ими поступиться во имя глубоких, истинных чувств к другу, который находится в горе или в опасности? Как тяжек был бы жребий женщины, если бы общественные условности, дозволяя ей любить, запрещали ей лететь в непобедимом порыве на помощь любимому? Но повторяю вам, милорд, не бойтесь, что я скомпрометировала себя, придя к вам. Благодаря моим летам и моим дарованиям я пользуюсь в Риме свободой замужней женщины. Я не намерена скрывать от моих друзей, что навестила вас; не знаю, осуждают ли они меня за то, что я вас люблю; но, конечно, они не осудят меня за то, что, любя вас, я предана вам.

Слушая эти искренние и простодушные слова, Освальд испытывал какое-то странное, противоречивое ощущение: он был тронут достоинством, с каким ему ответила Коринна, но едва ли не огорчился, что его опасения оказались напрасными; он бы хотел, чтобы она совершила непростительную ошибку в глазах общества, и это, наложив на него обязательство жениться на ней, покончило бы разом со всеми его колебаниями. Он с досадой размышлял о свободе нравов в Италии, которая еще усугубляла его затруднения, разрешая ему быть счастливым и не связывая его никакими узами. Он хотел бы, чтобы долг чести повелел ему совершить то, чего он сам желал. Эти мучительные мысли вызвали новый опасный приступ болезни. Коринна, страшно встревоженная, овладела, однако, собой и окружила его нежным заботливым уходом.

К вечеру Освальд казался еще более угнетенным; стоя на коленях у его постели, Коринна обеими руками поддерживала его голову, хотя сама была расстроена не менее его. Несмотря на свои страдания, он порою глядел на нее счастливым взглядом.

— Коринна, — попросил он тихим голосом, — почитайте мне вслух из этой тетради, там записаны мысли моего отца — его размышления о смерти. Не думайте, — прибавил он, заметив испуг на лице Коринны, — будто я ожидаю смерти; но всякий раз, как я болею, я перечитываю эти мысли, и мне кажется, что я принимаю утешение из уст моего отца; и еще я хочу, дорогая, чтобы вы таким образом узнали, что за человек был мой отец; тогда вы лучше поймете и мою душевную боль, и его власть надо мной — все это я хочу вам когда-нибудь рассказать.

Коринна взяла в руки тетрадь, с которой Освальд никогда не расставался, и дрожащим голосом прочла вслух несколько страниц:

«Возлюбленные Господом праведники, вы будете говорить о смерти без страха, ибо она будет для вас лишь переменой жилища; а то жилище, которое вы покинете, быть может, заслуживает наименьших сожалений. О бесчисленные миры, заполняющие неизмеримые пространства! неведомые сонмы творений Бога, сонмы детей Его, рассеянных в просторах вселенной, разбросанных под небосводом! да сольются наши хвалебные гимны с вашими! мы не знаем вашего образа жизни, мы не знаем, скольких щедрот Верховного Существа вы сподобились; но, говоря о жизни и смерти, о времени прошедшем и будущем, мы приближаемся, мы приобщаемся к чаяниям всех созданий, наделенных разумом и чувствами, независимо от места их пребывания и расстояния, отделяющего их от нас. Семьи народов, семьи наций, плеяды миров, вы возглашаете вместе с нами: „Слава Владыке Небес, Царю природы, Богу вселенной, слава и хвала Тому, кто может по воле своей обратить бесплодие и изобилие, бесплотную тень — в существо из плоти и крови, самую смерть — в вечную жизнь!“

Ах, без сомнения, кончина праведника — это желанная смерть, но немногие среди нас, немногие из наших предков были ее свидетелями. Где такой человек, который мог бы безбоязненно предстать перед очами Предвечного? Где такой человек, который любил бы Бога, не изменяя Ему, служил бы Ему с юности и, достигнув преклонного возраста, не нашел бы в своем прошлом причины для беспокойства? Где такой человек, который всегда поступает безупречно, никогда не ожидая от людей ни похвал, ни награды? Где такой редкостный человек, достойный служить для всех нас примером? Где он? Где? Ах, если он существует среди нас, окружим его почетом; и просите себе, на благо, просите, чтобы вам разрешили присутствовать при его кончине как на самом прекрасном из зрелищ; наберитесь только мужества, чтобы внимательно следить, как он ведет себя на смертном одре, с которого он уже не встанет. Он созерцает смерть мысленным взором, он уверен, что она идет к нему; и взор его ясен, чело его словно окружено небесным сиянием, он говорит вместе с апостолом: „Я знаю, во что я верил“, и, хотя силы его покидают, эта вера одушевляет его черты. Он уже созерцает свою новую родину, не забывая, однако, и той, которую готовится покинуть; он уже близок к своему Создателю, к своему Богу, хотя и не утратил тех чувств, которые услаждали его темную жизнь.