Кормчая книга

Исчезали ребята, у которых он листал фотокопии Солженицына, Авторханова, Доры Штурман. Приковался к батарее студенческой столовой латыш Имант Л. – требовал вывода из Латвии советских оккупационных войск. Латыша расковали сами студенты: жрать хочется, нашел место для демонстраций! Альвиану все это казалось мелким. Из выведенного им закона автоматически вытекало нечто гораздо более серьезное, чем насилие власти над отдельным человеком. Закон периодической повторяемости однозначно утверждал, что в ближайшем будущем не одна наша страна, а вся человеческая цивилизация (в планетарном масштабе) попросту рухнет, если не будет кардинально перестроена вся система индустриального производства. С этой точки зрения, построение коммунизма или даже социализма в СССР в двадцатом веке, конечно, выглядело проблематичным.

XII

…Морозная мгла перехватывала дыхание и все-таки к вечеру они свалились в русло замерзшей речки. Если это Сохсолоох, пусть ползком, но доберутся до поселка. А вот если ошиблись, то все – конец. Каждый шаг будет уводить их все дальше и дальше в белую ледяную пустыню.

– Слышь, Альвиан. Ты почему засмеялся, когда я сказал про город-сад? Нам же все время обещают коммунизм. Неужели не построим?

– Не построим.

– Да почему? Всем поровну, всем по делу.

– Да потому, что, если построим, на этом наша история и закончится.

– Да ну? Быть не может! Только и жить! – не поверил Коля. – Всем по потребностям! Это же хорошо.

– Хорошо, но рано, – покачал головой Альвиан. – Даже очень рано. Ты еще не созрел для коммунизма. Если тебе дать по потребностям, ты на всех плюнешь, сядешь в своем домике и к соседу перестанешь ходить. А он к тебе перестанет ходить. Будете с ружьями охранять свое добро друг от друга.

– Это что же выходит? – опешил Коля. – Плох коммунизм, что ли?

– Не коммунизм, а мы с тобой плохи. Мы же, в сущности, только-только вышли из крепостничества, то есть из феодализма. А коммунизм это совсем другая формация. Более высокая. И она требует взвешенного подхода. До нее еще шагать и шагать. Зайцами впрыгивать в поезд будущего нельзя.

– Значит, врали? – совсем расстроился Коля.

XIII

Закончив работу над дипломом, Альвиан задумался.

Скрыть выводы, следующие из выведенного закона, было невозможно.

А в стране, объявившей, что социализм в ней уже построен, такие выводы вообще-то не обещали ничего хорошего. Альвиан хорошо помнил доцента Лермонтова и улыбчивого милиционера: «Вам ответили». Он не хотел играть в такие игры. Надо было тихо, без шума защитить диплом, застолбить открытие. А детальной разработкой заняться уже в Институте истории.

Конечно, Альвиан надеялся на помощь Остоженского и страшно обрадовался, когда профессор попросил занести ему дипломную работу. В знакомой квартире на улице Карла Маркса пахло кофе и трубочным табаком. Альвиан направился к любимому кожаному креслу, но профессор Остоженский попросил:

– Оставьте папку на столе.

Наверное, торопился куда-то.

XIV

Прошла неделя, другая.

Профессор Остоженский не давал о себе знать, но мало ли, у него всегда было много дел. Хотелось побыстрее услышать мнение учителя о работе, но Альвиан не хотел навязываться. С Гришей Ляховым, сокурсником, отправился сдавать историю западных славян – экзамен совершенно формальный, не таящий никаких неожиданностей, но Ярославцев, пожилой лысый препод, недолюбливавший Альвиана, сильно его удивил:

– Вам что, указы не писаны?

– Какие еще указы?

Невероятное предчувствие кольнуло в сердце. Что могло стрястись? Не верил собственным глазам. Не указ, конечно, приказ. «Студента А.А. отчислить за академическую неуспеваемость.» Кое-какие хвосты у Альвиана, понятно, были, но это же смешно!

Бежать? Куда?

Конечно, к профессору Остоженскому!

Но когда он так подумал, последняя встреча отчетливо всплыла в памяти.

Усталые глаза… И то, что Остоженский не пригласил его сесть… «Оставьте папку на столе.» Как странно… Альвиан думал о профессоре Остоженском, а видел милиционера, перехватившего телефонную трубку: «Вам ответили». И слышал язвительный голос холеного, уверенного в себе доцента Лермонтова. И видел пленительную Киру Валентиновну, выговаривающую: «Классовая борьба, Афанасьев, вот единственная движущая сила истории.»

Кажется, я опять недооценил горние высоты, в которых парят наши учителя, обречено подумал он. Это же профессор Остоженский писал в известном предисловии: «Особенно полезна книга Гордона Чайлда будет читателю, вооруженному учением марксизма-ленинизма». Профессор Остоженский не мог не понять, на что я замахнулся. Наверное, его обидело мое отношение к работе. Я мог быть с ним откровеннее, а я решил промолчать.

Удар оказался слишком жестоким.