Кормилец

– Три Б означают бесплодие, безнадежность и бездетность, – продолжала она. – А еще они означают смерть. Хоть смерть и начинается с другой буквы. С понедельника он не пошевелился ни разу. Это конец. Они выдали мне снимок УЗИ. Так сказать, посмертную фотографию. Только куда мне прикажешь ее наклеить? У нас не будет даже могилы. Они выбросят его на мусорку в одном пакете с вырезанными опухолями и грязными бинтами. Господи! Почему это происходит со мной?

Она срывалась в истерику. Я и сам был на грани. Пытался успокоить ее и успокоиться сам. Я сказал ей, что, скорее всего, это ошибка – поломка аппарата или дефект датчика. Что если бы врачи были уверены в диагнозе, они не поставили бы в заключении вопросительный знак. Она не спорила и не соглашалась. Не слышала. Не хотела слышать.

– Они назначили искусственные роды на двадцать шестое. А как мне прожить эти две недели – они не сказали. Ты не знаешь, Игорь? Должен знать. Ты врач.

С четвертой попытки мне удалось выяснить, где она находится. Я представил, как она стоит посреди тротуара в городском парке. Левой рукой, на которой висят пакеты с грязными вещами, обхватывает живот с мертвым ребенком, а правой сжимает трубку и локтем размазывает по лицу сопли и слезы. Обстановка разговора показалась мне ужасней его содержания.

– Марина, сядь на лавку около «Океана». Я через пять минут подъеду. Просто сядь и дождись меня. Пять минут.

Я сбросил вызов и посмотрел на часы. Без четверти двенадцать.

– Плохие новости? – спросил из-за спины Шматченко.

Мне показалось, что он злорадствует, хотя на самом деле ни в его словах, ни в интонации не было и намека на злой умысел. Захотелось со всего маха дать ему в морду, невзирая на врачебную этику и его беспомощное связанное состояние.

– Не ваше дело, – ответил я.

На следующий день мне было немного неловко за грубый ответ. Но именно немного. Страх и разочарование заняли слишком много места, для того чтобы в полной мере чувствовать что-то еще».

35

– Вот ежики зеленые! – сказала Оля, когда стало ясно, что сегодня они не зайдут в булочную.

У входных дверей Лизу ждал отец.

– Да ладно. Завтра сходим, – ответила Лиза. – Тебя подвезти?

Оля отказалась. Единственная машина, в которую ей разрешали залезать, стояла во дворе ее дома. Может быть и неплохо, что она отказалась. Лиза еще вчера собиралась поговорить с отцом.

На первом же перекрестке машина резко затормозила, и портфель упал на пол. Лиза ткнулась лбом в подголовник переднего сиденья.

– Ай. Больно же.

– Извини. Стал не в тот ряд, – сказал папа.

Он резко вывернул руль и под гул клаксонов перестроился влево.

– По Тургенева тоже можно доехать, – сказала Лиза, потирая лоб.

– Я знаю. Но это плохая дорога. Я тебе говорил, помнишь? Ты ведь не ходишь там?

– Нет.

Разумеется, пару раз она ходила, чтобы понять, чем та дорога плоха, но так и не поняла.

Папа вдруг замолчал и задумался. В последнее время такое часто случалось с ним. То озирался по сторонам, словно опасаясь слежки, то, как сейчас, подолгу смотрел в одну точку. Вечерами он запирался в кабинете, как будто тоже боялся Сережу.

– Можно я тебя о чем-то попрошу? – спросила Лиза. – П-аа-а-а-п. Папа, ты меня слышишь?

Он не слышал. Витал в облаках, а тело вместе с машиной продолжало играть в «замри-отомри», подчиняясь сигналам светофора. За окном был торговый центр. До дома оставалось два квартала, а там Сережа с мамой. Если уж что-то просить, то прямо сейчас.

– Папа! – позвала Лиза погромче.

– А? – Его зрачки вздрогнули, к глазам вернулся живой блеск. Он развернулся вполоборота. – Что?

– Я хотела спросить: можно я немного поживу у бабушки?

Она не могла больше слушать эти шаги по ночам. Крадущиеся и в то же время быстрые. Из угла в угол. Не могла больше бороться со своим воображением, которое рисовало ей белую фигуру Сережи в темноте. Его приоткрытый, как будто слегка улыбающийся рот с запекшейся слюной в уголках губ и вытаращенные глаза. Рука нащупывает дверную ручку и слегка подергивает, прикидывая прочность шпингалета. Беги, маленькая серая мышка, беги! Если тебе повезет, ты, может быть, поживешь еще немного.

– У бабушки? – переспросил папа.

Лиза кивнула.

– Хочешь сбежать от Сережи? – угадал он.

Удивляться было нечему. Угадывать мысли людей – папина профессия.

– Нет. Просто немножко пожить без него.

Отец вздохнул, как будто собирался выполнить какую-то сложную работу, и облизал пересохшие губы.

– Знаешь, время от времени у меня самого от Сережиных фокусов мурашки по коже. Как, например, вчера у реки. Но я не планирую пожить у бабушки.

– Может, положить его в больницу? Пусть его полечат.

Лиза вспомнила, как два года назад родители обсуждали этот вопрос, запершись поздно вечером на кухне. Отец покачал головой.