Сережа не ответил. Он сосредоточенно накалывал макароны на вилку и совал их в рот. Как-то Вера Васильевна поставила перед внуком тарелку размером с корыто, полную толченой картошки. Сережа ел до тех пор, пока картошка не полезла обратно.
– Какой-то подарок? – повторил Игорь. – Звучит интригующе.
– Да. Женщина-загадка, блин. Я спросила ее трижды, что за подарок. Она сказала, что пока что не может сказать, потому что это Сережин секрет.
Лиза насторожилась и перестала гонять вилкой по тарелке скользкую от масла макаронину. Глаза ее стали чуть больше.
– Знаешь, – продолжила Марина, – даже если она вообще больше не придет, я не сильно огорчусь. Да, ей мы обязаны уходом от ночных подгузников. И доску Сегена тоже освоили благодаря ей. Но за последний год Сережа не продвинулся ни на миллиметр. И вот эти ее выкрутасы с переездами и секретами уже прилично подзадолбали.
Игорь поморщился. Екатерину Олеговну нашел он. Он настоял на прекращении учебы в коррекционном классе четыре года назад и на переходе на домашнее обучение.
– Заминки в учебе – это нормально, – сказал Игорь. – В психологии это называют «плато».
– Наше плато разрослось до размеров пустыни Гоби. Сереже давно нужен новый учитель.
– Надеюсь, ты ей об этом не сказала? – спросил Игорь
– Нет. Но скажу, если вдруг речь зайдет об этом. И не вздумай ей звонить. Каникулы так каникулы.
Игорь не стал спорить. Пусть философы занимаются поисками истины, а для него первостепенная задача на сегодня – не накрутить себе нервы. Сейчас без лишних слов он доест, поднимется к себе в кабинет, откроет тетрадь и выплеснет на лист очередную порцию воспоминаний.
39
В кабинете Игорь заперся намного раньше обычного, несмотря на долгие сборы. Сначала он забыл дневник в машине, как с утра в ней же забыл сына. Потом еще долго искал ручку, которая оказалась не на столе, как обычно, а в среднем ящике.
– Что бы вы посоветовали для укрепления памяти, коллега? – спросил он у портрета Фрейда, наконец устроившись в кресле. – Да, я не против кое-что позабыть, но забывается, к сожалению, совсем не то, что нужно.
Он хотел продолжить монолог, но замолк, вдруг подумав о том, как это выглядит со стороны. Собственная шутка немного напугала, показавшись очередным симптомом, и он поторопился перейти к делу. Голова была паровым котлом, который распирали воспоминания, а авторучка – клапаном для сброса давления.
40
«Запись 9 от 1.10. 2017 г.
Я не согласен с афоризмом Льва Толстого, касающегося счастливых и несчастных семей. Может быть, сто пятьдесят лет назад мир был устроен по-другому, но, по моим наблюдениям, несчастных семей вообще не бывает. Оказавшись в горе, семья умирает и превращается в группу знакомых людей, запертых в едином пространстве.
Когда я подъехал к «Океану», Марина лежала на лавочке, подложив под голову пакет с вещами. Рядом с лавкой валялись йогурты, пустые судочки, нижнее белье и бумажки с результатами анализов. Прохожие аккуратно переступали через разбросанные по тротуару вещи, искоса поглядывая на их хозяйку. Я подошел к лавке и сел рядом.
– Знаешь, что я сделала, как только вышла из больницы? – увидев меня, спросила она. – Выбросила свой талисман в мусорный бак. Он не помогает. Ничего не помогает.
Я хотел сказать, что все наладится, но вспомнил про нулевую вероятность повторной беременности и промолчал.
Марина прорыдала всю ночь. А я на кухне до утра читал ее выписки. По результатам обследований вырисовывалась мрачная картина. Сердцебиение не прослушивалось. Гемоглобина было мало. Лейкоциты превышали норму втрое. Плод отставал в развитии не меньше чем на пару недель. Я перепроверил себя. Просмотрел два десятка профессиональных сайтов акушеров-гинекологов. Предположения подтвердились. Но все же был один пункт, вселяющий надежду. Вопросительный знак в конце строчки «Заключение врача». Жирный. Твердый. Взвешенный. За него я и зацепился».
41
«Запись 10 от 1.10.2017 г.
«Черви будут есть нашего малыша…» Этой фразой Марина встретила меня вечером следующего дня. Она достала из кармана халата снимок УЗИ (тот самый, о котором говорила по телефону) и поцеловала его. За два дня картинка превратилась в серый мятый клочок бумаги, на котором невозможно было ничего разглядеть. Для нее это не имело никакого значения. Бумажка стала символом, мрачным фетишем взамен выброшенной полоски экспресс-теста.
– Черви будут есть нашего малыша… – повторила она, вслушиваясь в звучание слов, и даже, казалось, наслаждаясь страшным смыслом сказанного. – Если мы не спасем его.
Для того чтобы правильно оценить ее состояние, диплом медицинского вуза был ни к чему. Мне следовало либо срочно положить ее в стационар, либо взять отгулы и поработать с ней амбулаторно. Я не сделал ни того ни другого. Почему? Отчасти потому, что сам находился на грани срыва, отчасти потому, что струсил. Побоялся реакции коллег на госпитализацию жены и постеснялся просить отгулы у начальства. Это была первая ошибка в длинной череде неверных роковых решений.