Корни

Кукурузные поля простирались от Холма до шоссе и от Новых виноградников до Лугов. Раньше между рядами сажали фасоль. Собирали ее в самую жаркую пору — идешь, а над головой шелестят длинные сухие листья, ноги ступают по рыхлой земле, руки нащупывают стручки. Теперь фасоли не было. Но кукурузу следовало убрать. Початки отвезти на кооперативный двор и ссыпать в амбар… А полю конца и края не было. То ли дело раньше: здесь звено, там звено, шутки, смех, кто-то из баб запоет… «Лесовик, и чего вы не обзаведетесь комбайном?» — спрашивали его. «Какой еще комбайн? Наша земля — сам видишь… Для нее лучший комбайн — руки. Поставь здесь звено, там звено, пойдут шутки, смех, кто-то из баб запоет… Глядишь, кукуруза и убрана…» Теперь и звена не было… Двести восемьдесят декаров по эту сторону и сто двадцать по другую — четыреста декаров кукурузы. А человеческие руки? Пара, две пары, три — и все! «Будем убирать, — сказал Лесовик, — срезать серпами и початки бросать в междурядье. После еще раз пройдемся и соберем в кучи». — «Значит, придется проходить дважды, — сказал Спас. — И это называется рентабельность!»

Генерал молча взял серп (в последний раз он работал в поле еще до войны) — сверкнуло кривое лезвие, ладонь плотно обхватила ручку — и только тогда он сказал:

— Что ж, будем срезать. — И улыбнулся.

Когда они начали работу, светало, а сейчас солнце уже клонилось к западу. Позади было двадцать четыре ряда, считай — ничего. Накануне Лесовик привел в порядок машину, чтобы грузить початки, но грузить еще было нечего. Они сошлись возле машины, уселись в ее тени — три седых головушки.

— Вы только посмотрите, — сказал Генерал и протянул вперед руки. — Дрожат!

— А как же, будут дрожать! — отозвался Спас. — Это тебе не командный пункт. Вытащил карту и отдал приказ: один полк сюда, другой туда.

— Это точно, — согласился Генерал.

Он попытался отломить от каравая горбушку, но она кувыркнулась и упала на землю, пройдя мимо рта.

Лесовик накануне вечером приготовил для жнецов еду (курицу с картошкой) и сейчас молча, сосредоточенно раскладывал ее по мискам. Спас попробовал, причмокнул и скривил рот.

— Ну и повар из тебя… — морщась сказал он. — Дай-ка соль!

Похлебку посолили. Курица была старая, одинокая, моталась без дела по двору и дохла со скуки. Однажды попыталась сбежать к Босьо в курятник, но пятеро белых франтих прогнали ее. Петуху так и не удалось ее потоптать. Она вернулась еще более печальная и одинокая и начала ходить по чужим дворам. В последнее время подружилась с кошкой Дачо, истосковавшейся по хозяину. В другое время кошка быстро бы с ней разделалась, но теперь, когда в селе не стало ни души, она снюхалась с курицей. Бродят вдоль оврага и по дворам — одна ищет дружка, другая хозяина, одна — одно, другая — другое, а в сущности обе ищут одно и то же — себе пару, но никого нет, ни животных, ни людей, только бабка Воскреся бредет спозаранок на кладбище или к ночи с него возвращается.

Накануне вечером, когда уже решено было убирать кукурузу, Лесовик узрел во дворе эту самую свою курицу. Она только что вернулась домой, и на этот раз не найдя того, что искала.

Кошка забралась на свой забор, а курица чуть не открутила себе напрочь голову, стараясь сферическим оком увидеть хозяина. Она-таки его увидела — круглым, как колесо, — но не угадала его намеренья. И когда Лесовик протянул к ней руку, не отпрянула; вскоре она уже дергала шеей, разбрызгивая темную густую кровь, — искала свою отрезанную голову. Лесовик ошпарил и ощипал ее. Ну и синей же была эта курица! Всю ночь она варилась, выпустила жир, но так и осталась жесткой. Лесовик снял жир ложкой — он видел, как это делала его жена Мария, когда варила куриную похлебку. Положив лук и картошку, он вышел во двор. Кошка сидела на заборе и облизывалась — она только что лакомилась потрохами своей подружки. Лесовик походил взад-вперед, вернулся в горницу, сел на кровать и снял со стены список. Последнее время ему приходилось часто вычеркивать фамилии, и потому он решил его переписать. Новый список он повесил на стену, вставил кнопку в старую дырочку, надавил пальцем. Список гласил:

1. Бабка Воскреся.

2. Генерал.

3. Спас.

4. Я.

Он лег, не раздеваясь, под новым списком и заснул. Когда проснулся, похлебка уже начала пригорать.

— Да, плохой из меня повар, — согласился он. — Впервые в жизни пришлось варить похлебку.

— Оно и видно, — согласился Спас. — Всякое дело требует уменья.

— Бог с ним, — вмешался Генерал. — Подумаешь, пригорела! Соли мало! Переживем. Вот руки у меня трясутся — это плохо.