Корни

Кунта знал каждого мужчину, женщину, ребенка, собаку и козу в Джуффуре. Он понял это, когда сел обедать на своем наделе земляных орехов. Из-за новых обязанностей ему почти каждый день приходилось видеться и разговаривать почти со всеми. Но почему же тогда он чувствует себя таким одиноким? Разве он сирота? Разве нет у него отца, который относится к нему как к настоящему мужчине? Разве нет у него матери, которая заботится о его нуждах? Разве нет у него братьев, которые равняются на него? Разве, став мужчиной, не стал он для них кумиром? Разве нет у него друзей, тех, с кем он когда-то играл в грязи, потом пас коз, а потом вернулся в Джуффуре мужчиной? Разве не заслужил он уважения старших – и зависти сверстников, – увеличив свое стадо до семи коз и обзаведясь тремя курами? Разве не сумел он сделать красивой собственную хижину еще до своего шестнадцатого дождя? Все это он сумел сделать.

И все же он был одинок. Оморо был слишком занят, чтобы проводить с Кунтой достаточно времени – раньше у него был только один сын, да и обязанностей в деревне гораздо меньше. Бинта тоже была занята – ей нужно было ухаживать за младшими братьями Кунты. Впрочем, матери и сыну нечего было сказать друг другу. Даже прежняя близость с Ламином исчезла. Пока он был в ююо, Суваду стал обожающей тенью Ламина, как когда-то сам Ламин был тенью Кунты. Кунта со смешанными чувствами наблюдал, как меняется отношение Ламина к маленькому Суваду – от раздражения к терпимости и от терпимости к любви. Вскоре они стали неразлучны, и в их отношениях не было места ни для Кунты, ни для Мади, который был слишком мал, чтобы следовать за ними, но достаточно большой, чтобы громко плакать, когда они не брали его с собой. Когда двум старшим братьям не удавалось выбраться из хижины достаточно быстро, Бинта заставляла их брать Мади с собой, чтобы он не путался у нее под ногами. Кунта с улыбкой смотрел, как трое его братьев маршируют по деревне друг за дружкой в порядке рождения: двое первых смотрят мрачно, а последний счастливо хохочет и почти бежит, чтобы поспеть за ними.

За самим Кунтой никто больше не ходил. С ним вообще мало кто общался, потому что его сверстники сами были заняты по уши. Наверняка они, как и он сам, задумывались над сомнительными преимуществами взрослой жизни. Да, у них теперь были собственные наделы, они начали собирать коз и другое имущество. Но наделы были невелики, работа тяжела, а имущество ни в какое сравнение не шло с тем, чем владели старшие мужчины. Они были глазами и ушами деревни, но горшки были чистыми и без их надзора, и никто не пытался вторгаться на поля, кроме случайной семейки павианов или большой стаи птиц. Старшие мужчины занимались по-настоящему важными делами, а новым мужчинам поручали только какие-то мелочи, чтобы они чувствовали свою ответственность и могли заслужить хоть какое-то уважение. Когда старшие обращали внимание на молодых мужчин, им было так же трудно, как и девчонкам: они с трудом удерживались от смеха, даже когда кто-то из молодых успешно справлялся со сложным заданием. Что ж, когда-нибудь он тоже станет старшим, твердил себе Кунта, и тогда он не только обретет истинное достоинство, но еще и будет относиться к молодым мужчинам с большим сочувствием и пониманием, чем сегодняшние старейшины.

Вечером Кунте было не по себе. Ему даже стало жалко себя, и он вышел из хижины, чтобы прогуляться в одиночестве. Он шел просто так, никуда не направляясь. Ноги сами привели его туда, где вокруг костра сидели малыши из первого кафо, а бабушки рассказывали им сказки. Кунта подошел так, чтобы все слышать, но остаться незамеченным. Он присел на корточки и сделал вид, что рассматривает камень у своих ног. Одна из старух махнула жилистыми руками, выпрыгнула перед малышами и завела рассказ о четырех тысячах храбрых воинов царя Касуна, которые вступили в бой под гром пятисот великих военных барабанов и звуки пятисот рогов, сделанных из слоновьих бивней. В детстве он много раз слышал эту историю. А сейчас смотрел на широко распахнутые глаза Мади, сидящего в первом ряду, и лицо Суваду, находившегося в последнем, и ему было очень грустно.

Кунта со вздохом поднялся и медленно пошел прочь. Никто не заметил его ухода, как не заметил и его появления. У костра, где Ламин со сверстниками твердили стихи из Корана, и у другого, где Бинта с женщинами болтали о мужьях, домашнем хозяйстве, детях, готовке, шитье и прическах, он тоже почувствовал себя чужим. Пройдя мимо, он остановился под раскидистыми ветками баобаба, где вокруг четвертого костра мужчины Джуффуре обсуждали дела деревни и другие важные вопросы. Возле первого костра Кунта чувствовал себя слишком взрослым, а у четвертого почувствовал себя слишком юным. Но идти больше было некуда, и он уселся во внешнем круге – за ровесниками Оморо, которые сидели перед ним, и ровесниками кинтанго, которые устроились у самого огня вместе со старейшинами. И он сразу же услышал:

– Кто-то знает, сколько наших похитили?