Корни

Когда люк открылся и появились четыре тубоба с бадьей еды, Кунта тихо плакал. И снова он сжал челюсти, несмотря на муки голода. Но потом вспомнил слова кинтанго: воины и охотники должны есть, чтобы быть сильнее других мужчин. Голод лишит его сил, и он не сможет убивать тубобов. И на этот раз, когда миску с едой швырнули между ним и его соседом, Кунта тоже погрузил пальцы в густое месиво. Это было похоже на молотый маис, сваренный с пальмовым маслом. Каждый глоток был мучителен – ведь он не ел так долго. И все же он глотал, пока миска не опустела. Еда комом легла в желудке, а вскоре подступила к горлу. Он не смог сдержаться, и через мгновение все съеденное оказалось на полу. По звукам, доносившимся отовсюду, он понял, что рвет не его одного.

Когда огни приблизились к концу длинной деревянной полки, на которой лежал Кунта, неожиданно раздался звон цепей, тяжелый удар, а потом истерический крик. Мужчина кричал на странной смеси мандинго и речи тубобов. Тубобы с бадьей еды громко расхохотались, потом послышался свист кнутов, и крики стихли, перейдя в невнятное бормотание и рыдания. Может ли это быть? Неужели он слышал, как тубоб говорил по-африкански? Или среди них оказался черный предатель? Кунта слышал, что тубобы часто предавали своих черных помощников и тоже превращали их в рабов.

Когда тубобы спустились ниже, на уровне Кунты воцарилась тишина, пока они не появились вновь с пустой бадьей. Они выбрались наружу и закрыли люк на засов. И в ту же минуту все заговорили на разных языках – словно загудел рой разозленных пчел. На полке, где лежал Кунта, раздался тяжелый удар, звон цепей, крик боли. Послышались громкие ругательства на том же истерическом мандинго. Кунта услышал мужской крик:

– Ты думаешь, я тубоб?

Раздались новые быстрые удары и отчаянные вопли. Потом удары прекратились, и темноту трюма пронзил визг, перешедший в ужасный булькающий звук, словно из человека вышибли дух. Новый звон цепей, удары босых пяток по доскам, а потом тишина.

Голова у Кунты кружилась, сердце колотилось. Люди вокруг стали кричать:

– Предатель! Предатель умер!

И Кунта стал кричать вместе с ними, отчаянно потрясая цепями. С лязгом открылся люк, в трюм проник дневной свет. Появились тубобы с факелами и кнутами. Они явно слышали крики в трюме. Хотя воцарилась почти полная тишина, тубобы пошли вдоль проходов, крича и раздавая удары кнутами налево и направо. Когда они ушли, не обнаружив мертвеца, все долго молчали. Потом Кунта услышал тихий, бестелесный смех с дальнего конца полки, где лежал мертвый предатель.

Следующее кормление было тяжелым. Тубобы словно что-то почувствовали. Удары сыпались чаще, чем обычно. Кунта дернулся и закричал, когда кнут ожег его ноги. Он понял: когда человек не кричит от ударов, ему достается еще больше. А потом он скорчился и принялся глотать безвкусное варево, следя глазами за движением факелов.

Все в трюме замерли, когда один из тубобов крикнул что-то остальным. Заметались факелы, раздались крики и проклятия. А потом один из тубобов пробежал по проходу и поднялся наверх. Вскоре он вернулся с двумя помощниками. Кунта слышал, как расковывают кандалы. Двое тубобов вытащили тело мертвеца в проход и поволокли наверх, а остальные с бадьей еды отправились дальше.

Тубобы с едой находились на нижнем уровне, когда в трюм спустились еще четыре тубоба. Они направились прямо туда, где был прикован предатель. Извернувшись, Кунта видел, как факелы поднялись вверх. Грязно ругаясь, два тубоба полосовали кого-то кнутами. Сначала человек молчал, хотя хлестали его так, что Кунта замер от ужаса. Потом избиваемый начал дергаться в цепях от мучительной боли – и от твердого желания не закричать.

Тубобы ругались еще громче. Потом они поменялись, и за кнут взялся другой. В конце концов избиваемый не выдержал – сначала он ругался на фула, потом кричал что-то неразборчивое, хотя явно на том же языке. Кунта вспомнил тихих, спокойных фула, которые всегда заботились о коровах мандинго. Избиение продолжалось, пока крики пленника не стихли. Потом четверо тубобов с ругательствами ушли, кашляя от невыносимого зловония.

Стоны фула раздавались во мраке трюма. А потом кто-то громко произнес на мандинго:

– Разделите его боль! В этом месте мы должны быть одной деревней!

Это говорил старейшина. Он был прав. Боль фула отозвалась в Кунте, как его собственная. Он чувствовал, как в груди закипает ярость. И одновременно ощущал ужас, какого не знал никогда раньше. Ужас этот пронизывал его до мозга костей. Кунте хотелось умереть, чтобы покончить со всем этим. Но он чувствовал, что должен жить, чтобы отомстить. Он заставил себя лежать неподвижно. Потребовалось время, но потом напряжение, мука и даже физическая боль стали стихать – боль осталась только между лопатками, где его кожи касалось раскаленное железо. Кунта почувствовал, что ему стало легче сосредоточиться на единственном выборе, который остался у него и у остальных. Либо они все умрут в этом кошмарном месте, либо им как-то удастся победить и убить тубобов.

Глава 36