Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

- Прооравшись, штандартенфюрер зачитал нам приказ фюрера о незамедлительном прекращении отступления и о расстрелах тех, кто его нарушит. Всё правильно. Нам и самим стыдно было так позорно бежать, когда мы уже видели Москву. Солдаты сделали всё, чтобы победить. Если бы только не напортачили генералы и наци, мы были бы в Москве. Приказ восприняли нормально, но эта вонючка чёрная всё испортила. Он сказал, что, заботясь о здоровье солдат, привёз нам перчатки. Их вынесли из машины в закрытом ящике. После этого все благодетели, замёрзнув за какие-то пятнадцать минут, устремились в избу, где я расположился с денщиком, и куда приходили отогреваться из окопов оставшиеся у меня младшие командиры, расселись хозяевами и стали пить принесённый кофе, от запаха которого у меня закружилась голова. Но мне не предложили. Свиньи! Я вынужден был им, хлюпающим и отдувающимся, рассказывать о диспозиции и о возможных действиях своих и русских, о выполнении приказа командира батальона, который, кстати, был тоже здесь, среди них.

- Сделав своё дело, а главное, напившись кофе в тёплой избе, они оттаяли и снаружи, и внутри, и со всем соглашались, изредка кивая головами, хотя видно было по бессмысленному выражению их глаз, что никто из них, конечно, кроме командира батальона, ни черта не понимает, да и не хочет понять. Это были типичные партийные функционеры, основное дело которых – насаждать и охранять власть партократии, тасовать кадры, распределять награбленное и карать за непослушание.

- Когда я, видя их тупые рожи, быстро кончил, они посидели ещё осоловело с полчаса, а потом следом за своим шефом вышли к машинам, еле забрались в них и, так и не сказав ни слова, уехали.

- Ещё через полчаса мне позвонил командир батальона и лаконично сообщил, что приказом штандартенфюрера за низкую дисциплину в роте я понижен в звании до оберлейтенанта. Оказывается, они привезли нам белые нитяные гвардейские перчатки, и мои солдаты, дружно посрав и подтерев ими задницы, разложили их на дороге на выезде из деревни. Штандартен, как добавил командир уже нормальным голосом, ошалел от злости и хотел вернуться, чтобы расправиться со мной, но тут же раздумал, вспомнив, что я был вместе с ними в избе. Расправились со мной заочно. Комбат приказал найти виновных и примерно наказать. Но виноваты были все, и они были моими боевыми товарищами. Когда они узнали от денщика о том, что я лишился капитанских погон, то приходили и просили прощения. А вечером мы устроили грандиозную попойку и орали песни так, что лишили русских сна.

Уже стемнело. Капитан придавил пальцем сигарету, она рассыпалась искрами и затухла. Стало тихо в комнате и шумно за окном. Виктор встал, прихватил стул, чертыхаясь в темноте, подошёл к двери, влез на стул и снял плотные шторы, путаясь в них.

- Пора устраиваться. Часа два-три всхрапнём и потопаем к твоей хозяйке.

Он вышел в коридор и запер дверь ножкой стула, которую просунул в дверную ручку. Попробовал – надёжно.

- Там, в соседней комнате, есть панцирная кровать и вполне приличный ещё диван. Я больше тебя, мне – кровать, тебе – диван. Бери портьеру, пошли укладываться.

Когда они кое-как устроились, Вилли спросил:

- Не сердись, но ты прошагал до Москвы и обратно, а всё капитан. Почему?

Виктор заскрипел пружинами, вопрос ему явно не понравился.

- Потому, наверное, что я так и не научился беспрекословно выполнять глупые приказы. А после Москвы у меня и охота пропала рисковать, осталась только профессиональная военная работа. И я был не один такой. Знаешь, если бы не мы, профессионалы, русские давно были бы в Берлине.

- Через полгода после разжалования я снова стал капитаном, добавив к погонам Железный Крест. И, заметь, не за выслугу, а за боевые дела. Ещё через полгода я, наверное, мог бы стать майором, а к концу войны, глядишь, и полковником. Только надо было слушаться и выслуживаться. Не это главное. Может быть, живу я последние дни, а может, и часы, и тогда всё: Виктор Кранц – последний, за ним – никого в ряду. Больше всего жалею, до слёз, до боли в сердце, что не заимел сына. Потому и не хочу умирать, пока его нет. Будет, тогда и чёрт с ним, с Виктором Кранцем, неудачником и солдафоном, тогда и жизнь не зря прожита, тогда сдохну с лёгким сердцем, а пока – ноет тут, зачем я воевал и жил?

-9-