Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

          - Сталин – грузин, а тоже считает себя русским. Так и говорит: «Мы – русские»… Лучше нас понимает, кто стержень и голова государства. Как с этим не согласиться? Я тебе по опыту скажу: где во главе дела русский, там всегда порядок и планы выполняются, какими бы они ни были. Где местный – развал. А ты говоришь: всё равно! – укорил он Владимира. – Нет, брат, русские – охранители нашего рабоче-крестьянского социалистического государства. Не нравится мне, когда говорят – многонациональное. Построже нам надо быть, а то того и гляди всякие чужаки, что прилепились к нашему поезду, пустят его под откос по расхлябанности. Паровоз – мы, русские! И пять шестых поезда – тоже. Вон, деревенские с фронта пришли, молодые ещё совсем, а уже без тормозов, больше месяца не просыхают, знай топают свою «бульбу», какой с них толк для страны?

          Успокоился.

          - Ты, вижу, не такой, - похвалил молодого собутыльника. – Да и по лицу понятно – наш, русский.

          Владимира покоробило и вообще стало неуютно от неожиданного нацистского славословия хозяина. А ещё оттого, что и здесь, в этой стране, как и в рейхе, его уверенно поставили в один ряд с ненавистными славянами. Накапливалась досада на собеседника.

          - Гитлер тоже считал, что немцы – высшая раса в мире, - сказал он.

          - Сравнил! – воскликнул Иван Иванович. – Обидно даже! Гитлер уничтожал другие народы, а мы строим для всех народов самый разумный и счастливый коммунистический мир. Лишь бы не мешали, помогали как надо, - досадливо поморщился, - конечно, многие не понимают. - Сурово бросил: - Ничего. Заставим работать на коммунизм. Потом поймут, благодарить будут.

          - Как вы в колхозах? – уязвил его Владимир. – Бесправные рабы, как вы назвались, без различия – русские и другие? Мне показалось, что вам не нравится и жить так, и работать.

          Председатель внимательно посмотрел, медленно собираясь с ответом, на ершистого мальчишку-офицера, не воспринимающего, как видно, элементарных истин, выстраданных Иваном Ивановичем в одиночестве среди чужого народа, говорящего на смешном почти детском языке, с въевшимися накрепко патриархальными местечково-хуторскими обычаями, совсем неизвестными и презираемыми в городе, где, даже в этом краю, русских – большинство. Их большинство – на заводах и в коморганизациях, которые выбирали, пестовали, а потом внедряли в местную жизнь, чтобы разрушить её гнилые устои, пресекая сильную ещё тягу аборигенов к старой жизни, и заложить основы новой. И они, молодые русские парни, жертвовали собой, сознательно отказываясь от нормальной жизни, героически преодолевали неустроенный быт и полнейшее непонимание селян, гордились своей героичностью, поскольку больше нечем было, и всё больше обособлялись от народа при кажущейся приспособленности к их жизни. Отторженность рождала в них героев строительства новой жизни. И все они были русскими. Многое пронеслось в голове Ивана Ивановича в этот краткий миг поиска разящего ответа молодому оппоненту, но как рассказать коротко обо всём этому парню, не опробовавшему ещё обыденной жизни, где и побеждают медленно, и умирают незаметно. Усмехнулся горько, сказал примирительно:

          - Уел, однако. Ладно, давай замнём эту тему. Я сам в ней не разобрался, да ещё и тебя по молодости, не дай бог, впутаю. Одно всё же скажу твёрдо: горжусь, что я русский, и не знаю, как бы жил, родись татарином или жидом или ещё кем. Давай за русских? – предложил сельский нацист из русских.

          Владимир тоже не стал обострять разномыслия, тем более, что за русских в принципе можно было и выпить, не конкретизируя, за что в них. Они дружно допили самогон, заев поровну остатками хлеба и лука.

- 3 –

          Как ни странно, хмель уходил из головы, оставляя тягостную опустошённость и лёгкую расслабляющую скорбность от разлада с понравившимся человеком. И всё же какая-то часть близости осталась. Невысказанная, она ощущалась не в словах, а в не угаснувшей тяге друг к другу. Её не выразишь вслух, но веришь больше, чем словам, потому оба чувствовали себя неловко, дав волю ненужным плевелам чувств, может быть, и не догадываясь, что нет и двух человек в мире с одинаковыми мыслями, но это не мешает рождаться дружбе.

          - Пойдём в дом, - предложил Иван Иванович.

          - Посидим ещё, - попросил Владимир, обрадовав хозяина. Тому совсем не хотелось погружаться в ненужную гостевую суету своего жилья, расставаться с молодым лейтенантом, имеющим не по годам сильный характер и редкое для таких лет устойчивое непоколебимое самостоятельное мнение, от которого он, как зрелый мужчина, не отступил ни на йоту, но, уважая хозяина, и не отстаивал, затаив в себе. – Хорошо у вас здесь: тихо, зелено и спокойно. Пахнет приятно. Только запущенно немного. Не хватает времени на благоустройство?