Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

Подошла к широкой печи с большим зевом для плиты и закрытым духовым шкафом, и было приятно глядеть на неё, такую же большую, как и печь, стало по-домашнему уютно. Она открыла дверцу духовки, достала из неё большую чёрную закопчённую чашу с крышкой, заглянула внутрь.

- Картошечка, горяченькая ещё. Будешь? Есть хочется – умираю!

Какой же он недогадливый и беспамятный! Сразу же вспомнилось её лицо, когда Марлен давился своей колбасой в машине. Она же по-настоящему есть хочет, а в доме, скорее всего, ничего хорошего нет. Здесь без мужчины сильно бедствуют. Как же он забыл, что в чужой дом без приношения не ходят. Совсем зачерствел уже!

Владимир резко поднялся, коротко предупредил:

- Я – сейчас! Подожди немного.

И почти побежал к гульбищу, спотыкаясь в темноте на незнакомых рытвинах улицы. Там уже стало тесно в доме, и подпитый народ выполз, кто мог, на воздух, продолжая конвульсивные пляски и сбивчивые песни, больше похожие на «кто кого переорёт», перемежая их руганью, матом и громким сердитым говором с вскриками, предвестниками завершающих пьяные сходки распрей, а может быть, битья по мордам. Женский громкий хохот соседствовал с жалобными уговорами и сердитыми нареканиями и короткими воплями то ли от удовольствия от несдержанных мужских рук, то ли, наоборот, неудовольствия от их вольности. Всё это уже не интересовало, обрыдло, не было даже экзотикой. Он крадучись, стараясь остаться неузнанным, приблизился к дому, проскользнул в распахнутую калитку, осмотрелся и вбежал в дом, прямо на кухню. Здесь молча хлопотали уже с грязной посудой, что-то перекладывая и очищая её в вёдра, старые женщины с тусклыми непраздничными лицами и поджатыми губами, видно, не по своей воле занимающиеся этим грязным делом.

Отступать было некуда, и Владимир начал импровизировать, добиваясь нужного:

- Фу! Всё проспал! Дайте, пожалуйста, что-нибудь поесть, а то чуть не умер во сне от голода.

Они без всякого интереса посмотрели на потерявшегося и нашедшегося вдруг именинника, а одна из них, в чёрном, повязанном наглухо, головном платке, спросила у соседки:

- Что-нибудь осталось?

Та, помявшись, возможно, надеясь сохранить это «что-нибудь» для себя, но, побоявшись, созналась:

- Курица есть. Для них оставлена, да Любовь Александровна прибегала тут недавно заполошённая и велела не хранить, а отдать в комнату.

Чёрная распорядилась:

- Вот и отдай ему половину и полкаравая дай. И ещё кусок сала. Грех гостя голодом морить. Все за его счёт ухайдакались, а он, вишь, по слабости сморился, и никому дела нет. Дай!

Горячо поблагодарив за неожиданный богатый дар, Владимир, так же успешно скрываясь, выбрался на улицу и почти побежал назад, припоминая колдобины и опасаясь выронить завёрнутую в чистую тряпицу еду.

Не прошло, наверное, и четверти часа, как он снова был на кухне Вари и, запыхавшись, победно выложил свёрток на стол.

- Что это? Где ты был? – сухо спросила она, догадываясь о содержании свёртка.

Вспомнив неприязнь Вари к учительнице и опасаясь теперь негативной реакции на его самодеятельность, он притушил победный пыл и осторожно сказал:

- В разведку ходил. Захватил полкурицы, другая половина убежала.

Неудачную свою шутку попытался сгладить оправданием:

- Никто не видел, я ни у кого не просил, не сомневайся: никто не знает. Не сердись! К картошке как раз подойдёт. А то мне неудобно.

Она, сидя всё за тем же столом у остывающей в чашеподобной посудине картошки, помолчала, осмысливая и его поступок, и свою необходимую реакцию на него, потом смирилась из притягательности к парню, который сделал, может быть и не так, как ей хотелось, но для неё, а значит – от души.

- Неудобно: ты в гостях, и еда – твоя.

- Да разве это еда, - убеждал её Владимир в незначительности своего проступка. – Главное – картошка горяченькая. И потом, так уж получилось: я же напросился в гости неожиданно, сам виноват.

Он знал, что нужно сказать ей теперь:

- И не есть я шёл, а к тебе.

Она тихо и удовлетворённо засмеялась грудным смехом и, больше ни в чём не сомневаясь, развернула тряпицу, охнула, стрельнув в него загоревшимися глазами, достала с деревянной полки массивные и пожелтевшие от времени тарелки, стала укладывать туда, нарезая большим ножом с деревянной ручкой, добычу, а картошку вывалила в большую миску.

- Стыдно, - оправдывалась, - но самогонки у меня нет.

- Замолчи! – в сердцах остановил её Владимир. – У меня от одного упоминания о ней комок к горлу подступает.

Варя рассмеялась совсем расслабленно и, полюбовавшись на творение своих женских рук на столе, пригласила:

- Кушай. Я сейчас клюквенного квасу принесу.

Принесла запотевший кувшин с каким-то напитком и два стакана, вытерев их на ходу снаружи и изнутри чистым полотенцем.

- Пей. Сразу новей станешь.

Владимир, не отрываясь, осушил полный стакан прохладной и бодрящей кисло-сладкой на меду жидкости тёмно-красного цвета и, выдохнув, от души похвалил:

- Вкусно. Никогда ничего подобного не пил.