Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

Калитка с проволочными петлями валялась на земле, ворота были настежь раскрыты, на пыльной земле хорошо сохранились узорчатые следы шин студебеккера, въезжавшего во двор. Эти открытые ворота и сорванная калитка придавали двору зловещие черты запустения, теперь уже неизбежного. Тишина и безлюдье усиливали впечатление. Дверь в дом была приоткрыта. Владимир огляделся, не заметил наблюдающих и быстро вошёл в дом, прикрыв дверь за собой. В доме тоже было пронзительно тихо. Слышалось только назойливое жужжание то ли мухи, то ли пчелы, то ли ещё какой летающей твари, методично ударявшей всем телом по стеклу в стремлении во что бы то ни стало выбраться на волю и не желающей смириться с тем, что стала вечной узницей, хотя воля вот она, видимая, но не осязаемая. Он знакомо прошёл в комнату матери Вари, дверь в которую тоже была растворена. Мать сидела поперёк кровати, скособочившись и неловко привалившись к стене, упираясь затылком в дешёвый, грубо и ярко размалёванный, матерчатый коврик с целующимися лебедями в окружении жёлтых кувшинок на сине-голубой в более светлых разводах воде. Глаза матери смотрели на Владимира спокойно, но не видели его. В них навечно запечатлелся насильственный увод дочери. Больше они уже ничего не видели и не увидят. Мать была мертва. Подойдя и пощупав шейную и височную артерии, ощутив уже холодное тело, Владимир убедился в этом. В любых несчастьях детей больше всех и тяжелее всех страдает мать. А этой довелось настрадаться безмерно: пропажа мужа на войне, постыдная связь дочери с немцем, отчуждение деревенских, ненужное рождение внука-получужака и арест дочери. Бедное сердце не выдержало мук своих, дочерних и будущих внуковых, перетрудилось и заглохло. И, наверное, к лучшему. Получивший взбучку Шакиров забрал бы и её, и внука. Лучше смерть в родном доме, чем на этапе в загаженном тюремном вагоне. Где же Витя? Владимир не стал тревожить упокоившееся тело несостоявшейся тёщи, оставив его на попечение сельчан, справедливо подумав, что они лучше знают, как её собрать в близкую дорогу так, чтобы не перепутать двери в рай и в ад. Он бросил последний взгляд на старую женщину, эгоистично порадовавшись, что забота о ней свалилась с его плеч на божьи, прикрыл дверь и пошёл туда, где он совсем ещё недавно принял любовь её несчастной дочери. И в эту комнату дверь была открыта настежь. Первое, что он увидел, был малыш, недвижно лежащий на знакомой кровати с шишаками, свернувшись клубочком, спрятав голову под руку так, что видна была только нижняя часть грязного лица, вся в разводьях слёз и соплей. Неужели и он? От нестерпимой мысли сердце замерло, пока он осторожно опускался у кровати на колени, стараясь заглянуть в лицо малыша ближе, ощутить его родной живой запах и лёгкое дыхание. Облегчённо увидел, как менялось лёгкими гримасами бледное лицо, отражая сон, в котором продолжалась и разлука с матерью, и неподвижность бабки, и обида на страшных военных, от которых он не ждал её, потому что немыслимо, чтобы военные были злыми, ведь отец у него военный, скоро приедет, и всё будет так, как было с мамой. Лучше бы ему тоже не просыпаться. Владимир тут же прогнал страшную свою мысль, легонько тронул приёмного сына за руку, снимая её с закрытого лица и боясь напугать резким движением. Но тот не хотел просыпаться, сопротивляясь и глубоко забывшись в не отпускающем тяжёлом сне-были. Пришлось потрясти за плечо резче, пока Витя не открыл глаза. Открыл он их не по-детски, разом, будто и не спал, округлившиеся с ужасом, смотревшие со страхом на него, потом узнал и стремительно ухватился за спасительную шею, подавшись всем вздрагивающим от неудержимых рыданий тельцем, тёплым и безмерно родным. Владимир ощутил на щеках, подбородке и шее, куда приткнулся в поисках защиты и утоления горя маленький нос, обильные слёзы, и сам заплакал скупыми редкими слезами впервые в жизни, не сдерживаясь, облегчённо, как будто что-то растворилось в его замкнутой душе и отлетело. Успокоенность, нежность и щемящая боль окутали всё тело, пробегая волнами по груди и спине, расслабили, и он ощутил невообразимое облегчение и безмерную силу. А ещё тихую радость от вновь обретённого сына, маленького человечка, которому он очень нужен, а это немало, если не всё для любого живущего, а не просто удобряющего землю.

- Ну, что ты, маленький! – уговаривал он сына срывающимся голосом. – Успокойся, хватит плакать, ты ж мужчина.

- Ма-а-а-ма уе-е-ха-ла… хочу-у к ма-ме, - рыдал малыш.

Что ответить? И как? Врать нельзя и правды не объяснишь. Малыш не поймёт злых игр взрослых, разнимающих детей и матерей непонарошку.

- Видишь? Я с тобой. И всегда буду, - обнадёжил мальчика Владимир. – Теперь всегда будем вместе. Не плачь. Давай умоемся, оденемся, и я тебя покатаю на машине-мотоцикле, - отвлекал он малыша от горьких воспоминаний. – Хочешь покататься?

- Хо-о-о-чу, - всё ещё всхлипывая, ответил Витя, отодвигающий своё горе перед перспективой прокатиться на машине с отцом. – Мы к маме поедем? – уточнил на всякий случай.