Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

Гауптштурмфюрер с трудом оторвал себя от стены, сразу как-то ощутив спиной её пронизывающий холодок, и пошёл назад, всё убыстряя шаг, потом побежал, нимало не беспокоясь о производимом шуме, лишь бы подальше и побыстрее от этого страшного места. Задыхаясь, он вбежал в переулок, который они прошли первым, бывший почти совсем тёмным, и остановился, приложив поднятые ладони и лоб к гладкой кирпичной холодной и влажной стене. Фуражка упёрлась козырьком в стену и, не удерживаемая, упала на тротуар и скатилась куда-то в темноту. По лицу Вилли текли слёзы, из горла вырывались лающие спазматические стоны не умеющего плакать мужчины, сердце бешено колотилось и совсем не от бега и не от страха. От неожиданной и не осознанной потери ставшего вдруг очень близким человека, который спас его от смерти, накормил, приютил, открыл свою душу и поделился сокровенным, что бывает не с каждым, особенно в такое время, и снова, уже в последний раз, сохранил ему жизнь, пожертвовав своей. А он не успел ничем отплатить и уже не сможет. Война принесла Вилли и эту боль, самую тяжкую из всех – потерю близкого человека, утяжелённую ещё и тем, что и близостью-то ему не дано было по-настоящему насладиться, понять и принять её на равных. Это была самая тяжёлая утрата для гауптштурмфюрера за сутки войны и за всю его короткую жизнь. Будучи рядом, он ничего не мог сделать, не мог помочь, не сумел этого, не успел, заторможённый не страхом даже, а какой-то безысходностью положения, параличом воли и мысли. Видно, так должно было случиться. Он начал всхлипывать, постепенно заглушая рыдания, потом успокоился, постоял ещё некоторое время тихо, достал платок, вытер лицо и руки, тяжело и глубоко вздохнул, снова застыл неподвижно без мыслей. Тянуло назад, на место гибели Виктора, посмотреть, узнать, что с ним, забрать и похоронить, но он знал, что это невозможно, и вряд ли он найдёт тело друга целым, а в темноте и вообще никого не определит. Опасно возвращаться туда, где так погибли русские и где, вероятно, они ещё есть. Ночь кончалась, нужно было искать пристанища на день, и Вилли пошёл по переулку, опять к своему дому, но теперь один и с возросшей опасностью для себя из-за неопытности. В памяти предсмертный крик Виктора остался навсегда, как навсегда запомнился и его ночной приглушённый голос, рассказывающий о войне такой, какова она на самом деле.

Теперь он шёл сверхмедленно и осторожно, подолгу задерживаясь и вслушиваясь около каждого подъезда и в проёмах соседних домов, и всё равно его дважды обстреляли, а однажды близко и громко приказали по-русски: «Стой!», и он тогда побежал, но вслед ему почему-то не стреляли. Он забыл даже о Кранце, спасая себя и настойчиво продвигаясь к цели. И она была близка, когда гауптштурмфюрер свернул, наконец, на знакомую улицу и, облегчённо вздохнув, пошёл по ней, почему-то меньше опасаясь, будто главное уже сделано. И уверенно шёл так вдоль стен почти до самого своего дома, пока не пришлось замедлить темп из-за увеличившегося количества каменных обломков, усеявших узкую улицу, которые потом сменились целыми кучами и, в конце концов, перегородили улицу напрочь.

Дом уже был виден, вернее, его силуэт, тёмный силуэт разрушенного дома, разбросавшего свои обломки по всей улице. Вся фасадная стена угловой части дома отсутствовала, осевшая, очевидно, от взрыва авиабомбы. В отблесках далёких пожарищ просматривались зияющие этажи, обнажившие жилые комнаты с обгорелыми стенами и разрушенной мебелью, часть которой перемешалась, выброшенная, с обломками стены, но многое ещё оставалось на виду как декорации. Гауптштурмфюрер взобрался на каменную кучу и хорошо разглядел на втором этаже своё пустое и разрушенное жилище: опрокинутый стол, полусгоревшую штору, разбитую люстру, вспыхивающую в отсветах ракет остатками хрусталя. И всё! И это всё, к чему он шёл и пришёл. Война показала ему ещё одну грань: она разрушила его жильё, сделала бездомным. Что дальше? Очень не хотелось опять оставаться на день в развалинах, снова мёрзнуть и голодать, бояться каждого шороха, шагов на улице, хлопанья дверей, чувствовать себя зверем в клетке, только добровольно влезшим в неё. У него была ещё возможность нормально устроиться хотя бы на день, и он должен её использовать. Но для этого нужно снова идти по враждебным улицам, и надо торопиться. Светает. Хорошо ещё, что начало дня, судя по всему, будет пасмурным, и рассвет отодвинется на некоторое время. Но всё равно нужно торопиться. В путь, в путь, в путь.

Идти было достаточно далеко, и гауптштурмфюрер не знал, как он успеет и успеет ли до рассвета. В крайнем случае, пересижу день где-нибудь, но обязательно дойду в следующую ночь, решил он, а там видно будет. Теперь можно жить только ближайшими часами. Всё как на войне, и всё, что он мог, это двигаться.