Корни небес

В то же время это не может быть правдой. Если бы я действительно вдохнул этот воздух, я бы умер. Да и солнечный свет ранил бы меня, хоть и скрытый слоем свинцовых облаков.

Но в то же время я никогда не чувствовал себя так хорошо. Я не чувствую ни голода, ни жажды. Ни холода, ни усталости.

С другой стороны, так должно быть после смерти, согласно доктринам, в которые я верю.

Я спрашиваю себя, не это ли произошло со мной: «нетленная плоть», о которой говорится в Писании, которую мы приобретаем после воскрешения, тело, воссозданное, чтобы жить на небесах?

Алессия смеется.

— Нет. Все не так поэтично. Ты всего лишь выздоровел. Больше солнце тебе не страшно. «Для тебя не страшен зной, вьюги зимние и снег…»[82]

— Шекспир…

— Да.

— Что ты такое? — бормочу я.

— Алессия.

— Нет. Не кто ты. Что ты такое?

— Какой странный вопрос. Я женщина.

Я отодвигаюсь на шаг. Алессия приближается.

Я делаю два шага назад. Она продолжает двигаться за мной. Как будто не хочет, чтобы дистанция между нами увеличивалась.

Отодвигаясь назад, я спотыкаюсь и падаю в сугроб.

Алессия качает головой:

— Бедняга Джон. Ты так сильно меня боишься?

— Нет, не боюсь, — вру я.

— Ты думаешь, что я Зло. Демон-соблазнитель, как в легендах о ваших мучениках. Но ничего подобного. Я женщина. Хотя и правда, для этих времен я специфическая женщина. Но все же женщина, а не сверхъестественное существо. Во всяком случае, не демон.

Улыбаясь, она медленным движением снимает капюшон, и я вижу лицо, прекрасное настолько, что у меня болит сердце.

У нее темно-каштановые волосы и тонкие, рафинированные черта лица, а глаза… Ее глаза невероятно живые. Очень темные, но с тем внутренним светом, который идет из души.

Это красота, которая, как мне кажется, берет начало от образов Мадонны в книгах. От сладости губ моей матери, когда она читала мне сказку на ночь. От улыбок самых красивых подруг в лицее.

Это красота, сплетенная из ностальгии и тоски.

Я ожидал всего, но только не этого.

— Видишь? Я не дьявол. Хотя говорят, что бесы часто испытывали отшельников, обернувшись прекрасными девушками…

— Ты тоже из этой серии?

— Нет. Покажи мне свою руку.

Без колебаний я протягиваю правую руку. Она не берет ее в свои, как я ожидал, но лишь слегка касается ее, изучая взглядом каждую косточку, каждое сухожилие.

— У тебя искривлен большой палец, — заключает она в итоге.

— Да, он был сломан два года назад. Фаланга, или как это называется. Костоправ починил его, как смог.

— Тебе больно?

— Нет. Сначала болел, но теперь больше нет. Я уже привык.

— Привык к неправильному? К изуродованному?

— Да.

Ее прекрасное лицо становится суровым.

— Я научу тебя никогда не мириться с исковерканными вещами. Пойдем.

— Куда пойдем?

— На мост, который низачем не нужен.

Мы долго идем. Странно идти по улице днем и не бояться. Но еще более странно было жить двадцать лет под землей, среди мертвецов.

— Какова она, жизнь в катакомбах? — спрашивает Алессия, подтверждая, если это еще было непонятно, что она может читать мои мысли.

— Да жизнь как жизнь, ничего больше. Если бы я мог выбрать, я бы не стал там жить. Но это спокойная жизнь. И не очень сложная, не считая опасности обвалов или иногда нехватки чего-то.

— И вам было достаточно света?

— Об этом забываешь через какое-то время. Конечно, иногда завидуешь тем, кто входит в отряды разведчиков. Тем, кто выходит наружу для исследований или для поиска нужных материалов. Но потом видишь, как они возвращаются, видишь эти напряженные и усталые лица и понимаешь, что лучше уж оставаться внизу, под землей.

— Понимаю.

— Но и вы же наверняка живете под землей. Как вы это делаете? Венеция ведь наполнена водой.

Ее смех — как звон колокольчика. Как звук струящейся воды.

— Это не совсем так. Ты увидишь. Это проще показать, чем объяснить.

Мы проходим через руины совершенно выгоревшего дотла района. Чернота стен резко выделяется на фоне снега. Кажется, будто мы внутри старинной гравюры.

— Этот город называется Местре. Он соединялся с Венецией мостом. Это был грязный город, но в то же время один из самых главных итальянских железнодорожных узлов. Странно, что в него не попало ни одной бомбы.

— И что же тогда его разрушило?

— Большая часть разрушений произошла через недели, если не месяцы после падения бомб. Где-то остался включенным газ. Где-то произошло короткое замыкание. Маленькие пожары разгорались так, что опустошали целые города. И не было больше ни пожарных, ни воды, чтобы потушить их…

Она указывает вдаль, на юг. Там торчит несколько кривых заводских труб.

— Вот это — Маргера. Там были заводы по выработке топлива, и другие. Возможно, пожар начался там.

— И Венеция тоже разрушена?

Алессия легко покачивает головой, как будто в рассеянности:

— Нет. Между Маргерой и Венецией было море.

— В каком смысле было?

Мы карабкаемся по холму, покрытому снегом, взбираясь наверх.

— В этом смысле, — говорит она, показывая на пространство, что открывается перед нами.

Я готов был ко всему, но только не к этому.