Корни небес

Затем мой взгляд останавливается на лице Алессии, поднимается вверх…

Рот мой раскрывается в безмолвном крике о помощи…

33 СВЕТЛЕЙШАЯ [84]

Я просыпаюсь с чувством, будто мне на лоб положили что-то свежее и влажное. Открываю глаза. Алессия сидит сбоку от моей постели, держа в руке смоченную чем-то губку.

На ней больше нет мантии с капюшоном. Ее волосы заплетены в косу.

Когда она видит, что я пришел в чувство, беспокойство в ее глазах исчезает.

— С возвращением.

— С возвращением? Я был где-то в другом месте?

— Это только ты сам можешь мне сказать.

— Как странно…

— Что?

— Я видел тебя во сне столько раз, а теперь, когда ты близко, ты мне не снилась.

— Мы не всегда запоминаем сны.

— Да. Но если бы ты мне приснилась, я бы это запомнил.

— Все священники такие галантные?

Я краснею и чувствую, как вспыхивают мои щеки. Я чувствую и другое: я больше не болен. Трогаю лицо рукой и обнаруживаю гладкую, свежую кожу.

— Хочешь зеркало?

— Да.

Рука Алессии протягивает мне маленькое круглое зеркальце, заржавленное в одном углу.

Я смотрю на себя и не верю тому, что вижу.

— Что со мной случилось?

Девушка забирает у меня зеркало и кладет его в невидимый кармашек.

— Ничего. Ты в порядке. Все нормально.

— Нет, все не нормально. Я был в ужасном состоянии, когда ты меня нашла. От радиации, от усталости. А теперь все так, как будто ничего этого не было. Я чувствую себя лучше, чем когда уехал из Нового Ватикана. А ты говоришь, что все нормально!

— Ты бы предпочел вернуть все, как было?

— Да нет. При чем здесь это? Но мне не кажется, что это нормально, как ты говоришь.

— Важно не то, что я говорю, но то, что есть на самом деле.

Я смотрю на нее, ничего не понимая. Потом задаю вопрос, который мне страшнее всего задать:

— Это была ты?

— В каком смысле? — отвечает она с удивленным видом.

— Ну, например, ты меня вылечила?

— Нет, не я.

— Но тогда… что это было?

Алессия пожимает плечами. В этот момент она кажется совсем девочкой. Ее безразличие к чудесам выглядит искренним.

— Я ждала тебя так долго, — шепчет она.

— Ты ждала меня? Как это возможно?

— Иногда мы снимся, а иногда кто-то снится нам.

— Сколько же я спал?

— Два дня, — отвечает она так, как будто это нормально. — Поднимайся уже. Я должна тебе кое-что показать.

Комната, в которой я отдыхал — если «отдыхать» — это правильное слово, — странной округлой формы. Она высокая и узкая, как дымовая труба, на кирпичных стенах — две выступа. На одном из них стоят три зажженные свечи.

Я поднимаюсь, ожидая, что испытаю сейчас чувство тошноты или, по крайней мере, головокружения. Но нет, я поднимаюсь совершенно нормально.

Куда менее нормально то, что я, оказывается, голый.

Алессия закрывает рот рукой, пряча улыбку. А потом отворачивается, как девочка, чтобы не видеть меня.

— Одежда вон там.

На выступе лежат аккуратно сложенные черные брюки, белая рубашка и черный жилет, отороченный золотыми нитками, которыми вышиты сложные геометрические узоры и мандалы.

Никакого белья. И никаких пуговиц. Вместо этого крючки и петли. Чтобы справиться с ними, мне требуется какое-то время. Вместо пояса у брюк шнурок, как когда-то на тренировочных штанах.

— Ты закончил? Я могу повернуться?

— Да.

— Ты сама элегантность. Туфли там.

Это мокасины из черной ткани. Подошва сделана из автомобильных покрышек.

Размер идеально подходит. С другой стороны, у них было два дня на то, чтобы измерить меня.

Наряд дополняет черная мантия без капюшона и матерчатая шапка.

Алессия смотрит на меня удовлетворенно.

— Все в порядке? Тогда пойдем.

За темной занавеской обнаруживается короткий коридор, который через десяток метров заводит нас в другую симметричную комнату, но большего размера. А потом — другой коридор, который ведет в другую комнату, и так далее. Если катакомбы святого Каллиста вызывали у меня клаустрофобию, то что говорить об этом лабиринте помещений, хотя и более просторных, но совершенно одинаковой формы?

— Что за странное место, — говорю я. — Почему здесь круглые комнаты? Мне не кажется, что это очень практично.

— О, да это не комнаты. Это древние цистерны. Венеция была основана и строилась на соленой воде. Артезианские скважины были редкостью. Снабжение питьевой водой, вплоть до создания в девятнадцатом веке водопровода, основывалось, главным образом, на цистернах, в которых хранилась питьевая вода. Их было огромное количество: перепись тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года насчитывает восемьсот общественных и больше шести тысяч частных. Только самые бедные жители не имели своей цистерны. Смотри.

В ее руках оказывается листочек. Он кажется страницей, выдернутой из атласа.

— Видишь? — спрашивает она. — Венеция имеет форму рыбы.

Это правда. Я различаю изображение рыбы: тело, хвост. И даже глаз, в самой светлой части, там, где железнодорожная станция.

Серая карта города украшена красными точечками. Какие-то из них большие, какие-то намного меньше. В некоторых местах их так много, что все пространство оказывается красным.

— Это схема цистерн Венеции.

— Невероятно!