Корни сталинского большевизма

Интерес к русскому староверию не угасал у писателя до последних дней жизни. После выхода в 1978 году романа «Дом» он начал увлеченно готовить «Чистую книгу» – о дореволюционных временах: Абрамов говорил, что это будет лучшая его вещь[1273]. В основу положена живущая в русском народе легенда о книге, написанной самим Аввакумом незадолго до казни. Эта книга «писана им в кромешной тьме, в яме, но она вся так и светится, потому что написана святым человеком. Человек, сподобившийся прочитать эту книгу, прозревает на всю жизнь; из слепого становится зрячим. Он постигает всю правду жизни, и он знает отныне, как жить, что делать»[1274]. Но «Чистая книга» живет в народе, и дорасти до нее можно только на пути личного самосовершенствования. Для Абрамова – это своего рода реперная точка. Из подготовленных писателем набросков видно, кому, по его представлению, доступно аввакумовское творение. Например, оно явно не предназначено для никонианской ветви православия – в том виде, в каком она существовала вчера и, добавим, существует сегодня. Зарисовки из жизни монастыря ничего, кроме грусти и разочарования, не вызывают. Настоятель, испытывающий тягу к роскоши, пребывает в неустанных заботах о благосостоянии святой обители. Монастырь накладывает руку на близлежащие земли, не считаясь с нуждами местного населения, поэтому крестьяне убеждены: там «не Бог главный хозяин, а демон».[1275] Они придерживаются веры, основанной непосредственно на «Чистой книге». Таковы староверы Дурынины. В их семье бытовало предание, что «прощальное письмо» протопопа Аввакума было передано на Пенегу, его долго разыскивали полиция и попы, а оно появлялось то тут, то там. Дурынины очень гордились своим дедом, у которого, как считалось, видели эту книгу[1276]. Искренняя ненависть к барам и церкви питалась памятью о нем. Однако, по сюжету, в семье случается неприятность: один из сыновей становится «овцой паршивой, Иоанном Кронштадтским в стадо запущен». Этот эпизод Абрамов хотел использовать для того, чтобы ввести в текст Иоанна Кронштадтского и провести его через всю книгу. Писателя интересовали обе стороны: Аввакум – против властей, Иоанн – за власть. Кто прав?[1277]

Творчество Федора Абрамова вдохновлялось не просто староверческой, а внецерковной православной традицией, выработанной религиозным опытом русского народа. Поэтому среди персонажей его произведений нет священников, отсутствуют разговоры о церковности. И все-таки перед нами не прожженные атеисты, не «Иваны, не помнящие родства», а верующие люди, чья религиозность выражена иначе, нежели у никониан. Здесь уместно обратиться к их среде, тем более что это любимая тема писателей – «деревенщиков». Возьмем известный роман Б. А. Можаева «Мужики и бабы»: раскулачивание одной рязанской деревни показано здесь сквозь призму русской национальной идеи. А стержень этой идеи – русская православная церковь, неотъемлемый атрибут повседневной жизни. Попы не просто ходят по домам селян, а их активно приглашают; по улицам то и дело шествуют процессии со священниками, дьяконами и певчими во главе[1278]. Местный поп отец Василий Покровский – подлинный народный вожак. Так, когда в церкви открыли пункт сбора экспроприированного зерна, только отец Василий смог утихомирить толпу, призвав «не поднимать руки на притеснителя своего»[1279]. Весьма примечательно, и при этом вполне предсказуемо, кто у Можаева выступает «притеснителем» русского народа. Конечно, это не соотечественники: по убеждению автора, среди русских таких просто не существует (кроме мизерного количества отщепенцев). Разоряют церковь инородцы – Ашихмин и Возвышаев. Первый – сын крещеного татарского купчика средней руки, торговавшего каракулем из Средней Азии; его мать – русская сочинительница пьес, которые никто и никогда не ставил. После революции Ашихмин попадает в рязанский агитпроп окружкома, где утверждается в правоте «общего наступления на кондовую деревенскую Русь»[1280]. Второй – родом из Виленской губернии; его отец держал корчму и лавку, скупая хлам, прессовал его в тюки и сбывал на ткацкую фабрику. Из-за войны перебрались на Рязанщину; купленный дом сгорел, зато у Возвышаева появилась возможность предстать в образе пролетария и вступить в партию[1281].