Корни травы

–Что такое? – проговорил Айван, словно сам себе. – Кажется, кто-то перевернул мою еду. Кто же, интересно знать? Надеюсь, ее не отравили.

– Иди, мертвец, в буш, – сказала Мирриам, улыбаясь, хотя это было самым страшным проклятием, которое один селянин мог адресовать другому, желая ему смерти в одиночестве.

–Ах, так это вы! А я вас, признаться, и не заметил. Не желаете ли присоединиться к моей скромной трапезе, мэм?

–Не исключено, – сказала она, продолжая стирать. – Но сначала мне нужно как следует подумать, действительно ли я хочу разделить трапезу с банго, который не ходит в школу и без перерыва слушает глупое радио.

–Держи себя в руках. Я знаю, если говорю, что голоден, и еда почти готова. Когда хлебный плод испечется, я в любом случае приступаю к еде.

Вскоре все стало совсем не так плохо, как могло показаться вначале. С тех пор как Айван перестал ходить в школу и купил себе радио, Мирриам отдалилась от него и явно осуждала. Ее охлаждение было, пожалуй, даже хуже, чем вечно неодобрительный голос мисс Аманды. Находясь между обеими, Айван чувствовал себя в последний год очень неуютно. Мирриам хотела продолжить учебу в Педагогическом училище и вернуться обратно в округу учительницей. Она и слышать не хотела о планах Айвана уехать в город и стать артистом, считая все это пустой мечтой, навеянной беспутным кафе мисс Иды. Сегодня, тем не менее, она с ним заговорила. Когда креветки стали красными, голуби – золотисто-коричневыми, а на хлебном плоде появилась черная корочка, он позвал ее. Мирриам полезла в свою сумку для одежды, достала оттуда хлеб и груши, подошла к костру и разделила с ним трапезу, положив себе еду на большой лист кокоямса, напоминающий тарелку.

–Бвай, еда выглядит здорово, а? – сказал Айван. – Я тоже искал груши, но у нас в саду они еще не созрели.

–Эти груши – с деревьев, что у табачных полей. Там они всегда раньше созревают.

–Да, – ответил Айван. – В твоем саду все рано созревает.

Мирриам быстро на него посмотрела и отвела взгляд. Айван наблюдал за грациозными движениями ее рук, когда она склонялась к огню и щурилась от дыма. В нем поднималась великая нежность. Он готов был провести рядом с ней всю жизнь, добывать ей еду, разделить с ней свою судьбу…

–Ладно, давай есть.

–Знаешь, я искал тебя, – отважился признаться он, уставившись в тарелку.

–Чо, ты должен врать, вот и врешь… Что, интересно, такой великий артист нашел во мне, бедной девчонке?

–Чо, Мирриам. Нет смысла опять начинать эти споры, ман.

–Ладно.

Ее тон стал мягче.

–Нет смысла вести их сейчас. Спасибо за обед, слышишь? – Она поднесла одну из жареных птиц ко рту как бы в знак приветствия. Ее сильные белые зубы впились в хрустящую грудку, и сочный жир потек по подбородку. – Ха, – улыбнулась она, вытирая подбородок. – Когда пшеница созревает – птицы с жирком.

–Верно, – ответил Айван. – Но, как я вижу, не только птицы. – Он медленно поднял глаза на ее грудь.

–Все зреет, так ведь?

–Айван, ты слишком груб.

–Груб ребенок, я не груб, я рриган.

Мирриам состроила комическую гримаску, преисполненную благоговейного трепета.

–Это мне уже известно.

–Ты слышишь меня? Придет день, и ты еще узнаешь.

–Неужели? Но что-то этот день никак не идет. И, скорее всего, никогда не придет.

–Ты так считаешь? – спросил Айван мягким тоном, но Мирриам сосредоточилась на своей еде.

На песке в тени деревьев было прохладно. Морской бриз, свежий и соленый, ласкал их лица и пускал рябь по поверхности изумрудной реки создавая беспокойные водовороты, которые блестели на солнце тут и там и порой выкатывались на берег с легкой белопенной волной. Они лежали, облокотившись о бревно, прислушиваясь к нежному плеску воды. Лицо Мирриам было задумчивым и печальным.

–Как приятно, Айван!

–Да, хорошо.

–Ты видишь, как сейчас…

–Что?

–Как сейчас вес спокойно и мирно… река, и солнце, и склоны…

–Ну и что?

–Понимаешь… – она старалась подобрать правильные слова. – Ты знаешь моего кузена Рафаэля?

–Черного Рафаэля, которого люди зовут Король Реки?