Коро-коро Сделано в Хиппонии

После зрелых размышлений все-таки приходишь к тому, что тело как таковое нужно человеку лишь для защиты собственных мозгов. С одной стороны — проблемы, с другой — кайфы мозговой коммуникации между индивидами, по сути — не более чем суета вокруг попыток выскочить из той формы доспех, лат, брони, которые положены ему природой для данного этапа деградации его физиологии. Мозги, значит, вперед, а все бренное, телесное… Одна за другой отпадают необходимости в тех или иных функциях бренного тела — острых зубах (у японцев, например, из-за сверхмягкой, «суперкачественной» пищи с некоторых пор кривые зубы стали чуть ли не национальной особенностью), мясистых ногах (самое вкусное мясо у нашего брата сегодня — наверное, задница), зорких глазах и т. п…

Всяк сущий язык смешивается, нации сваливаются в кучу, и если эскимос пока никак генетически не хочет давать потомства в союзе с кот-д’ивуарским негром, то будем надеяться, что они все-таки смешаются как-нибудь позже через кровя посреднических племен.

Государства всяких видов — кто побыстрее, кто поленивее — начинают (или, я все-таки верю, начнут) гарантировать на деле физиологическую неприкосновенность личности, и вообще сдвигают все проблемы Защиты в сферы моральноидейных или же морально-психологических трений со своим каждым отдельно взятым гражданином. Это отнюдь не упрощает задачу Защиты, но заметно двигает области приложения сил прочь от физиологии — к мозгу как таковому.

Безусловно, последним связующим звеном между явно отмирающим Первым и восходящим ко все более воздушным абстракциям Вторым остается секс. Из вышеизложенного может неплохо вытекать, что секс также способен перейти в область чисто мозговых коммуникаций; как ни жаль осознавать нам это сегодня, нам это все равно не грозит. Там будут свои прикосновения, свои рецепторы и свои оргазмы, о которых мы можем говорить, пока лишь облизываясь. Да и жалеть, видимо, глупо — «зелен виноград»…

Но и это будет жить лишь какое-то определенное Природой время. И время это кончится, когда сама необходимость защиты мозга от схожести с соседом-индивидом вылетит в трубу. Как отпали все наши плавники, жабры, хвосты и прочие волосатости, необходимые когда-то в борьбе за место под солнцем. Выглядеть это будет… Трудно сказать, как, но лемовский Солярис встает перед глазами довольно отчетливо.

Океан?..

БЕСХВОСТОСТЬ — БЕЗЗУБОСТЬ — БЕСПОЛОСТЬ — БЕСТЕЛЬНОСТЬ — БЕСЦЕЛЬНОСТЬ…

И капитальная одинокость.

Анекдот XXVIII века:

Встречаются две капли в море:

— Может, квакнем?

Иду на ты…

Ты, читающий меня сейчас, — с удивлением от сходства собственной мысли с чужою, или с ухмылкой превосходства от узнавания себя давно минувшего, — ты, кого я бесконечно не знаю… Женщина, прорыдавшая ночь у меня на плече, или Ты, Кем Я Ни За Что Не Стану, — не спрашивайте меня, зачем я пишу это, как не спрашивайте самих себя, зачем вы это читаете. Страх вдруг нащупать ответ всегда будет держать нас на расстоянии — от самих себя — на длину нашей же вытянутой руки.

Но я все-таки пустился в этот путь, хотя давным-давно мы все словно бы договорились (назовем это «нашей доброй традицией») обвинять во всем нашем мычании Слово… Боже, как мелочно это занятие! Да в чем же вина этих бездушных кирпичиков, этих безмозглых мурашек, лишь волей какого-то невидимого им архитектора принимающих/создающих те или иные формы муравейников-надгробий в чью-то честь?

Но слова не способны терять смысл. Благодаря нам же самим они лишь могут возвращаться в свое изначальное, в свою бесцветность. Это вовсе не означает бессилия, как кажется поначалу. Но — с непривычки ли, от вековой ли утраченности ощущения собственной многогранности — могут запросто опуститься руки при виде того, как рушатся сами Способы Объяснения этими же словами своей роли в круговерти отношений: «Я — Не Я», «Внутрь — Наружу», «Логичное — Красота»… Морщась от боли, мы принимаемся спрашивать себя — обломками старых же слов! — а что осталось, и кому нужны эти муки? И вот тогда все приходит в настоящее движение. В какой-то миг — самый трудный, наверное, — кажется, что лучше уйти совсем. Мига этого мы до шока пугаемся однажды, и не всякий проходит через него, чтобы полюбить то, чего раньше боялся издалека, — сам Абсурд Человеческого Бытия, не поверяемый ни одной идеей на свете.

Но пока мы боимся Его, покуда строим свои великие объяснения — из чистого страха осознания бесполезности Мысли для Познания как такового, — мы никогда не выберемся из круга, замкнутого Природой на единственном вопросе — «Зачем?».

Зачем, выходя из одной Схемы, тут же приниматься чертить другую? Мысль, Идея, Концепция… Продукты такого рядового, по сути, обслуживающего органа, как мозг — кладовщик, швейцар, вахтер при наших никогда не повторяющихся само-осязаниях.