Коробейники

Он потолкался в коридоре, прислушиваясь к разговорам, и побрел на отгрузку.

Над комбинатом уже повис тяжелый зной, едкий от дыма цеховых труб, а в цехе гудели вентиляторы и было даже прохладно. Там, где грузились вагоны, нижнетагилец ругался с бригадиром. Изможденное лицо бригадира выражало страдание. Нижнетагилец матерился, а бригадир то трогал его за рукав, то бил себя в грудь: «Григорьич… Ты веришь, что это нарочно? Да чтоб я сдох. Чтобы мои дети света не видели. Резчик перепутал! Да неужели ж я тебя бы обманывал? Да уж если на то пошло, мне вообще до фени, кому что достанется. Я делаю, что мне велят. Ну бывает же всякое! Резчика я накажу. Клянусь, накажу…»

Кто бы ни был виноват, нижнетагилец лишился вагона, который считал своим. Он брюзжал, пока они с Юшковым шли к мосту через железную дорогу. Покосился: «А у тебя что слышно?» — «Ничего не будет». — «Надо дать», — веско сказал нижнетагилец. Юшков рассказал про сверток блондина. «Конечно, это непросто, — согласился нижнетагилец. — Надо уметь. Она тебе так даст, что останется только вещички в руки и домой: посылайте кого-нибудь другого». Сменяя только что высказанное мнение на прямо противоположное, он никогда не терял безапелляционности.

Они пообедали в той же столовой с мальчишками из ГПТУ, купили в ларьке стиральный порошок и вернулись в гостиницу. «С рубашками ты промахнулся, — сказал нижнетагилец. — Опытный человек никогда сюда светлые рубашки не берет. Не настираешься». В номере повалился на кровать, хохотнул озорно: «Херсонец небось сейчас докладывает начальству о поездке. Или жене объясняет, что такое рентабельность. Очень хорошо эти вопросы сек».

Юшков пошел в умывальную стирать рубашки. Какой-то скуластый парень с узенькими черными усиками покуривал, сидя на подоконнике, и посоветовал: «Для таких мероприятий надо старушенцию какую-нибудь завести». Даже в расслабленной, небрежной позе его тело не теряло стройности и кошачьей хищной грации. «Это не ты вагон хромистой стали увел?» — спросил Юшков. Парень хмыкнул: «Мой сосед. Он уже сегодня смотался. Как там твой дед? Лежит с инфарктом?» — «Близко к тому». — «Гениальная операция, а? Красиво задумано и чисто сработано. И всего-то мы влили в этого Володю один стакан коньяка. И сказали: на сегодня хватит, остальное получишь в Москве». — «Это может ему дорого стоить». — «Вывернется. И в конце концов с умными людьми за бутылкой сидел, новые анекдоты послушал».

Прошел в туалет тот мужчина, который вчера сидел перед телевизором, Аркадий Семенович. «Вот кто хорошо устроился, — сказал ему в спину парень. — Ему о рубашках думать не надо». Юшков прополоскал рубашку и ушел в номер. Сосед спал. Нужно было что-то делать. Преодолевая безразличие, Юшков пошел в душ. Постоял под горячей струей, под ледяной, снова под горячей и снова под ледяной. Растерся. Стало веселее. У него начал складываться план: изучить комбинат с самого начала, с того места, где получается брак, с мартенов. Сойтись поближе с людьми, стать здесь своим человеком. Вдруг что-нибудь да откроется? Уехать он всегда успеет, а других идей у него нет.

В восемь сосед проснулся, и они пошли ужинать. Нижнетагилец взял инициативу в свои руки: «Кто сегодня заказывает, я или ты?» — «Давай я». — «Ладно. В другой раз я».

Около эстрады сидели принаряженный Аркадий Семенович и женщина из Одессы, которая вчера вязала в холле перед телевизором. Она была в шелковом платье с большой брошью на груди. Знакомый усатый парень сел за их столик. Ухмыляясь, наклонился к женщине, зашептал на ухо. Она сначала придвинула к нему голову, потом отстранилась и покраснела. Наверно, он рассказывал анекдоты. Аркадий Семенович стал смотреть в сторону, заинтересовавшись вдруг лепкой вокруг плафонов. Парень поманил рукой официантку, что-то заказал. Прыгнул на эстраду, поставил на радиолу пластинку, отрегулировал звук погромче. Пока он возился, Аркадий Семенович и одесситка сердито перешептывались между собой. И тут нижнетагилец сказал: «Хром есть». Юшков решил, что ослышался. «Где?!» — «Хром есть. Четыре вагона. Но мне он не годится. Я его не беру». — «Почему?» — «Он не по ГОСТу. Завышен марганец».

Стараясь оставаться спокойным, Юшков спросил: «На много завышен?» «На двенадцать соток».

Тыча вилкой в бруски жареного картофеля, важно сопел: он, мол, не берет что попало. Снабженец, наверно, он был хороший, но металловедению его никто не научил. Лишние двенадцать соток марганца в этой стали, хоть и были отступлением от ГОСТа, ее не портили. Юшков боялся выдать себя. «Что ж этот бригадир не пытался всучить никому?» — «Что он пытался и что не пытался, мы с тобой знать не можем». — «А ты сам, — спросил Юшков, не заметив, что перешел на „ты“, — так и будешь сидеть до конца месяца, пока хром не пойдет?» — «Против лома нет приема. У меня, кроме хрома, полно дел. Я тут еще только неделю, а уже две позиции сверх фондов выбил. У меня тут два десятка позиций».