Коробка с угольными карандашами (СИ)

- Хань, слушай, наверное, это прозвучит довольно глупо, но я хочу дать тебе это… - Он выудил из кармана узкую чёрную коробку-пенал и вручил Ханю. - Это так… просто. Если вдруг у тебя так и не выйдет ничего, попробуй набросать что-нибудь вот этим…

- Я редко пишу углём, - пренебрежительно фыркнул Хань. Как будто Сэхун вдруг забыл об этом. Он попытался вернуть коробку, но Сэхун упёрся и сам засунул коробку в карман брюк Ханя.

- Я знаю. Потому и сказал - это на тот случай, если вдруг у тебя ничего не выйдет. Последнее средство, понимаешь? Это… старая вещица с историей. Неважно. Просто попробуй это, когда совсем прижмёт. Один раз, хорошо? Всего один. Ты запомнил?

- Вечно ты бред какой-нибудь несёшь. Счастливо, - Хань отмахнулся и двинулся к выходу, унося с собой чёрную коробку с угольными карандашами.

Сэхун долго смотрел ему вслед, затем повернулся к зеркалу и криво улыбнулся.

- Доволен?

- Играй по правилам, - ответил ему тонкой улыбкой из зеркальной тьмы Тао. - Пусть выбор он делает сам. И такой, какой пожелает сам.

Хань не понял, почему вдруг проснулся средь ночи. Он вообще стал подрываться по ночам после той самой выставки. То ему шаги мерещились, то дыхание возле уха, то шёпот, то почти невесомые прикосновения. Страх и возбуждение превращались в самый изысканный коктейль, от которого в кончиках пальцев Ханя поселялся знакомый зуд. Тот зуд, что в былые времена заставлял его бежать к холсту или покрывать набросками обычную бумагу, чтобы уловить, поймать, запомнить - не дать образу исчезнуть.

Сегодня вот тоже проснулся, повернулся на спину и уставился на собственное отражение в зеркальном потолке при слабом свете ночников. Зуд в пальцах и дрожь в теле. Капля пота издевательски медленно ползла по виску. Ноги запутались в простынях, а подушка давным-давно упала на пол. Бёдра с внутренней стороны сладко ныли, мышцы там как будто тянуло, томило негой и жаждой огня.

Хань помотал головой и прикрыл глаза. Отчётливый вдох у левого уха. Он распахнул глаза и приподнялся на локтях, огляделся, но так никого и не увидел.

- Да чтоб тебя… - Хань обессиленно рухнул на простыни и зажмурился. Вряд ли подобная чертовщина мерещится тем, у кого довольно долго секса не было. Но мало ли. Он ведь человек от творчества и искусства, а такие люди - по-настоящему талантливые - обладают множеством особенностей.

Хань был талантливым - в этом никто бы не усомнился.

- Ладно… - Он дотянулся до пульта и чуть прибавил яркости ночникам на стенах - спать в темноте Хань не любил.

Он выпутался из простыней и потянулся, продемонстрировав обнажённое тело зеркалам. Красиво. Ханю нравились зеркала. И нравилось видеть в зеркалах себя во время занятий сексом, чтобы ловить мельчайшие оттенки эмоций на собственном лице. Помимо прочего. И вообще - просто нравилось смотреть на себя будто бы со стороны, видеть, что и как с ним происходит.

Зуд в пальцах стал почти невыносимым, поэтому Хань без колебаний раздвинул ноги и провёл ладонями по груди и животу, одной рукой обхватил член, другой принялся медленно себя растягивать. Чтобы получить удовольствие, одного способа воздействия давно не хватало. Двойная игра отнимала много сил и по результатам тоже относилась к группе условных, но это лучше, чем ничего.

Видеть в своей кровати Сэхуна Хань не хотел, как и первого встречного. Он любил комфорт и постоянство. Единственными его постоянными отношениями можно назвать те, что начались и закончились Сэхуном. Они длились почти три года. И Хань был сыт ими по горло.

Запрокинув голову, он тихо застонал и тут же закусил губу. О да, томной и чувственной игры ему точно не хватало все эти годы. С Сэхуном. Зажмурившись на миг, Хань протолкнул в себя второй палец и машинально подтянул колени к груди, чтобы быть свободнее в движениях. Другая рука всё быстрее ходила по члену, задавая нужный ритм. От неторопливого к постепенно ускоряющемуся.

В коридоре с вешалки - как раз напротив распахнутой двери в спальню - упала куртка. Сама по себе. Хань не придал этому значения и вновь принялся смотреть на собственное отражение в зеркальном потолке. Он метался по кровати, сдерживая сладкие стоны и мечтая о картинах. Под его пальцами на холсте могли бы появляться столь же яркие образы, как те чувства, которыми отзывалось его тело на ласки. У него накопилось так много всего несказанного и невыраженного, так много спрятанного…

А он всё равно не мог писать.

Хань ненавидел собственные руки, так жестоко предавшие его; собственный разум, прятавшийся от образов; собственное тело, что продолжало чувствовать и напоминать обо всём, что мог вместить в себя холст.

Хань скатился с кровати, завернулся в испачканную простыню и прошлёпал босыми ступнями в студию. Усевшись перед подготовленным холстом, Хань просто глупо смотрел на чистое полотно и не мог заставить себя нарушить девственную белизну. Ни образов, ни желаний… Руки зудели и молили оставить линии, смешать цвета, но не знали, как и для чего.